Оливер Лавинг

Когда Па ушел, ты откинулся на спинку стула, с облегчением погружаясь в свое скверное настроение. Так вот какова природа любви? Этот перекос: один всегда впереди, а другой идет следом? Небо темнело, и зной уже не притуплял твоего озлобления. Остывая, оно высвободилось на волю. Ты сложил последнюю строфу «Бесконечной погони» – стихотворения, которое сочинял в тот день. Свои стихи ты никому не показывал, но по поводу этого у тебя возникла дикая мысль: по понедельникам миссис Шумахер давала дополнительные баллы каждому ученику, прочитавшему вслух какое-нибудь короткое художественное произведение. До сих пор такое желание выразили только несколько чувствительных девиц: пухлая Бетти Грин написала оду шоколадному торту, словно это был вероломный возлюбленный, которого следует отвергнуть; Кара Стимсон не смогла дочитать пятистраничную оду к несчастному подопечному своей матери, утонув в собственных слезах. И только один мальчик – Карлос Рамирес, единственный латиноамериканец на вашем спецкурсе, – заглотил наживку и прочитал эссе о столкновениях своих родителей с картелями в Гвадалахаре, о том, как они оставили свой маленький продуктовый магазинчик и бежали в Америку. «Амарииика! – Парни из вашего класса так долго передразнивали акцент Карлоса, что в конце концов это слово стало его прозвищем. – Эй, Амарииика! Не знаешь, где бы травки взять?»

Однако тебе показалось, что зарождавшуюся «Бесконечную погоню» ты сможешь, набравшись храбрости, прочитать для посторонних ушей – а точнее, для ушей одной девушки, которой, казалось, было совершенно безразлично все, что ты можешь сказать. «Бесконечная погоня» была рассуждением на тему одного из любимейших сказаний бабушки Нуну – предания, которое седеющий священник повторил на ее скромной поминальной церемонии одним декабрьским вечером. Согласно этой истории, громыхающие раскаты столь редких в Биг-Бенде гроз – вовсе не гром, а шум, с которым призраки-ковбои гонятся за призрачным стадом. Ты представил себя в этом мире – мальчик, ставший облаком. И написал:

Неужели я так же
Обреченный судьбой
В вечном облаке грома
Устремлюсь за тобой?

Ты яростно зачеркнул каждое слово. Как только стихотворение было окончено, оно внезапно показалось тебе жалким. Разве может автор этих банальных строк надеяться стать поэтом? Твое будущее, сокрушенно подумал ты, обречено стать таким же, как у Па. Ты унаследуешь эту землю, женишься на девушке, которую не будешь любить по-настоящему, будешь тяжко трудиться в тени мертвых мастеров. Единственная разница – ты будешь создавать плохие стихи, а не плохие картины. И работать будешь в пещере, а не в сарае.

И ты решил положить всему этому конец. Ребекке, поэзии, мечтам в кабинете миссис Шумахер. Ты не станешь поэтом, сказал себе ты, но станешь кем-нибудь еще. Кем? Тебе на ум приходили только профессии, которые появляются в стандартных детских ответах на вопросы о взрослой жизни: врач, адвокат, пожарный.

Ранним утром понедельника ты все еще пытался себя убедить. Одного только решения было недостаточно. Внутреннее озарение, внешняя неизменность – так мыслит поэт, и тебе требовалось что-то предпринять. И поэтому, едва небо за окном посерело с рассветом, ты выбрался с нижнего яруса кровати, стараясь не разбудить брата. Сунул тетрадь со стихами в нижний ящик стола, похоронил ее там. Но, спрятав тетрадь в ящике, ты почувствовал, что все-таки не поставил необходимую финальную точку; поэтому ты отыскал чистый лист бумаги и принялся сочинять эпилог к своему загубленному будущему, своего рода эпитафию твоей жизни как молодого поэта. Последнее стихотворение – о твоей фабрике-школе, твоем неудавшемся будущем с Ребеккой, обо всем, чем ты никогда не станешь. К несчастью, только сочиняя эти прощальные строки, ты стал понимать, что делало прочие твои стихи столь слабыми. Как способные менять форму обитатели фантастических миров, которые ты придумывал, ты всегда пытался надеть новую оболочку, однако в последнем стихотворении ты писал от себя, не скованный условностями рифмы. Это стихотворение в итоге станет твоим первым и единственным напечатанным произведением. Более того, через год после этого утра заключительные строки появятся на мемориальной доске на обочине автострады 10. Но в момент создания это была всего лишь зарисовка, набросанная меньше чем за полчаса.