Оливер Лавинг

Оливер, помнишь ли ты, как отец рассказывал тебе о явлении под названием «жуткое дальнодействие»? Так Эйнштейн именовал тревожное поведение запутанных частиц. Эти маленькие мерзавцы приводили ученого в замешательство; они ломали все уравнения, с помощью которых бедный Альберт пытался описать вселенную. Получалось, что, если между двумя частицами устанавливается связь, они будут перемещаться вместе, даже если их разделяют миллионы световых лет. Если одна частица дергается вверх, то ее партнер, находящийся на расстоянии нескольких световых лет, дергается в том же направлении. Что за странная сила связывает их друг с другом? Эйнштейн не мог этого понять. Но, возможно, такая же сила, слепая к галактическим расстояниям, действовала в годы после между тобой и твоей семьей. В конце концов, не ты один был заперт в глухой тюрьме, не ты один прижимался, дрожа, к ее тонким стенкам.

Отец. Долгие годы он оставался где-то на периферии вашей семейной истории, колошматя по своему мусору в полумраке сарая. Болезненная истина: он предпочел, насколько это возможно, изъять себя из твоей трагедии. Но другая истина заключается в том, что эффект жуткого дальнодействия, возможно, сильнее всего сказался именно на Джеде Лавинге. Возможно, никто другой не разделял так полно твое заточение.

Возьмем, к примеру, наугад какой-нибудь из его вечеров, через год или два после того, как ты оказался в темнице. Дом Джеда находился в плачевном состоянии – самодельная тюремная камера. Маленькое бунгало в Марфе стало новой версией его прежней мастерской, собранием брошенных вещей: недопитые бутылки газировки, недоеденная еда навынос, работающий без звука телевизор. И все же в этом дрянном домишке был праздничный вечер воскресенья.

Твой отец расстегнул джинсовую рубашку и с наслаждением рухнул на покрытую кратерами заплесневелую планету, которая в его доме выполняла функцию дивана.

Джед только что завершил вторую рабочую неделю на должности администратора в галерее «Готлиб и Крав», которую одна немецкая пара устроила в бывшей скотобойне. Джед не понимал эти галереи в Марфе – вся эта странная арт-культура казалась каким-то издевательством над простыми обитателями Западного Техаса, – и его не особенно интересовали работы, которые пытались раскрутить «Готлиб и Крав», – музыкальные подвески из демонтированных нацистских орудий. Однако он каждое утро являлся в изысканно отделанное помещение трезвый и жизнерадостный. Твоя мать и твой брат не разговаривали с ним (а может, это у него не получалось с ними разговаривать?) примерно три месяца, но у твоего отца был план.

Первый шаг на пути реабилитации Джеда Лавинга: доказать себе, что он ответственный взрослый человек, способный удержаться на приличной должности. Получив первый чек с месячной зарплатой, Джед ступит на страшную, куда менее надежную почву второго шага: вернуться домой и продемонстрировать, что он ответственный отец.

Однако тем теплым воскресным вечером он оглядывал свое жалкое бунгало, словно это была старая кожа, которую он скоро сбросит. Джед рисовал себе картины ужинов в Зайенс-Пасчерз за шероховатым столом. Представлял, как рука об руку с женой и сыном будет приходить к твоей постели. Еще две недели.

Джед почесал свой впавший с возрастом живот, провел большим пальцем по ширившейся окружности лысины. Вот уже почти месяц он не бывал в здешней версии своей мастерской – пристройке на поросшем сорняками заднем дворе. Но в этот трезвый, наэлектризованный вечер Джед чувствовал себя храбрым, способным преобразиться; он решил, что можно просто заглянуть туда на секундочку, посмотреть, правда ли его последний творческий рывок – серия утопических морских пейзажей на металлических обрезках, найденных на свалке, – действительно так плох, как ему помнилось.

Потребовалось меньше пяти минут созерцания, чтобы погасить его лучезарную бодрость. Изначально Джед думал, что такое эстетическое сопоставление будет смотреться интересно: романтические красоты на проржавленных листах алюминия и стали. Но вместо этого работы выглядели так, будто Томас Кинкейд переживал особенно трудные времена.

Просто смешно. Он ведь знал. Джед знал, как нелепо по-прежнему думать, что из последних ужасных лет ему удастся создать что-то стоящее, возможно, даже годное на продажу, но хотя бы не постыдное. И все же в тысячный раз твой отец сказал себе: сейчас или никогда; возможно, он очень близок к созданию чего-то, что сможет с гордостью называть своим; а чтобы вернуться как должно, необходимо не только изображать из себя дееспособного взрослого человека, но и стать им.