Оливер Лавинг

Состояние жилища оказалось плачевным, словно это был отдельный маленький город-призрак, куча обломков посреди пустынной бесконечности равнин. Дойл, с грустью констатировал Чарли, превратился в патологического барахольщика. Некоторые вещи были довольно красивы: Чарли приметил прекрасно сохранившийся каркас эймсовского стула, тканый турецкий ковер – на блошином рынке в Бруклине такой потянул бы на несколько сот долларов, – причудливую каминную доску, полностью сделанную из бычьих черепов. Но все эти удивительные предметы были свалены в неаккуратные кучи. Чарли пришлось с силой сглотнуть, чтобы скрыть изумление, когда над диваном с множеством пледов он увидел картину Па – ту самую, которую они втайне помогли Дойлу купить в далекой жизни до.

– Знаю, знаю, насчет моего дома. Кажется, я не могу перестать покупать вещи. Я как будто закупаюсь для особняка, куда когда-нибудь перееду, – сказал Дойл, взмахнув тростью.

Для своих гостей Дойл приготовил запеченный омлет. Чарли вспомнил, что Ма годами отгоняла от себя флотилию сковородок, которые когда-то приплывали к порогу Зайенс-Пасчерз, и принялся за влажную, полусырую массу с чувством триумфа. Пока они ели за георгианским обеденным столом, который Дойл частично расчистил для гостей, учителя задали множество вопросов о бруклинской жизни Чарли.

– У тебя там кто-нибудь есть? – поинтересовалась миссис Шумахер.

– Объясни мне, как пары могут удержаться вместе в городе, где такой большой выбор? – добавила миссис Хендерсон.

Их вопросы вызвали у Чарли сначала облегчение, потом восторг, потом некоторое сожаление. Последние десять лет он жил с убедительной историей: такому тоненькому мальчику со странной походкой было не место в муниципальной школе Блисса, и «домашнее обучение», несмотря на его сомнительные причины, предоставило Чарли милосердный выход из ситуации. Конечно, Чарли, отдавая его родителям должное, никогда не чувствовал семейного давления из-за своих романтических интересов. Едва он немного подрос, как его наклонности стали столь же очевидны, как и его худощавое телосложение и рост выше среднего. Но не все жители Западного Техаса были столь прогрессивны. В тринадцать лет, когда его одноклассники-мальчики начали устраивать воинственные выступления, высмеивая то, что высмеять проще всего, – словно сами по себе издевательства делали их крутыми мужиками, – Чарли почувствовал, что стоит на крутом краю пропасти и рискует утратить так легко завоеванный статус всеобщего любимчика. К тому времени, когда младший Лавинг собрался переходить на домашнее обучение, за их школьным обеденным столом, где Чарли сидел со своими многочисленными друзьями, все чаще стали появляться хамоватые прыщавые ребята. Пробуя на вкус горечь банальных оскорблений, которые они слышали от старших братьев, эти парни почти ежедневно нарекали Чарли «дрищом», «гомосеком», «заднеприводным», «членососом» и простым старым «пидорасом». Так что Чарли был только рад, что ему не придется спускаться в гормональную преисподнюю девятого и десятого классов. И все же, возможно, Чарли недооценивал техасцев? Возможно, протесты под радужными флагами наконец докатились сюда из больших городов?

– И пожалуйста, – попросила миссис Доусон. – Расскажи нам про еду. Что обычно ест житель Нью-Йорка?

Даже Мануэль Пас с улыбкой слушал, как Чарли с охотой отвечает на вопросы учителей и превозносит свою нью-йоркскую жизнь, выставляя ее куда более роскошной, чем на самом деле. Он рисовал образ успешного молодого писателя, который пользовался большим профессиональным и романтическим успехом. Разыгрывая роль местного героя, Чарли смотрел на густо нарумяненные женские лица с влажной помадой на губах, словно это была какая-то позабытая им традиционная особенность местного быта.

– И над чем же ты сейчас работаешь? – спросила приятно морщинистая миссис Хендерсон.

– На самом деле, – ответил Чарли, – я пытаюсь написать обо всем этом. Об Оливере. О нашем городе. Всю историю.

В комнате воцарилось молчание; Чарли ковырял вилкой рыхлый кусочек шампиньона.

– Ну ничего себе, – через некоторое время произнесла миссис Шумахер. – Не знаю, как у тебя хватает сил думать об этом каждый день. Ты, должно быть, очень храбрый мальчик.

Чарли пожал плечами.

– Все записывать, выплескивать на бумагу все свои мысли – это для меня единственный способ обрести какой-то контроль над миром. Хотя, разумеется, я понимаю, что, скорее всего, это иллюзия.

Дойл Диксон, сжав губы, с сочувствием смотрел на Чарли.

– Вообще-то, – сказал Чарли, – раз уж мы коснулись этой темы, я бы хотел задать кое-какие вопросы.

Он с трудом смог взглянуть на Мануэля Паса, чувствуя себя настоящим обманщиком. «Шляпа-то у тебя большая, а стада нету», – скажет ему этот старый техасец.

– Серьезно? – спросил Мануэль. – Интервью, что ли? Сделаешь меня знаменитым?

– Вряд ли. Но трудно вообразить историю Оливера без вашего участия. Вы определенно один из главных персонажей. Техасский рейнджер до мозга костей!

– Ха, тут не поспоришь, – ответил Мануэль.

– А как вообще становятся рейнджерами?