Оливер Твист

IX. Дальнйшія подробности, касающіяся веселаго стараго джентльмена и его подающихъ надежду питомцевъ

На слдующее утро Оливеръ проснулся поздно посл тяжелаго, продолжительнаго сна. Въ комнат никого не было, кром стараго еврея, который варилъ кофе въ кастрюльк и тихонько насвистывалъ, мшая его желзной лопаткой. По временамъ онъ останавливался и прислушивался къ шуму, доносившемуся снизу; успокоившись тмъ, что слышалъ, онъ снова начиналъ свистть и мшать ложкой кофе.

Хотя Оливеръ и проснулся уже, тмъ не мене онъ оставался еще въ томъ состояніи между сномъ и бодрствованіемъ, когда въ теченіи цлыхъ пяти минутъ лежишь съ полуоткрытыми глазами и лишь наполовину сознаешь, что происходитъ кругомъ; но стоитъ только закрыть глаза и моментально погружаешься въ полное безсознательное состояніе.

Въ такомъ то состояніи находился и Оливеръ. Онъ видлъ еврея сквозь полуоткрытые глаза, слышалъ его тихій свистъ, ясно узнавалъ звукъ ложки, царапавшей стнки кастрюли, и въ то же время вс чувства его заняты были не имъ, а тми, которыхъ онъ когда либо зналъ.

Когда кофе былъ готовъ, еврей отставилъ его на край плиты и нсколько минутъ стоялъ въ нершительности, какъ бы не зная на что употребить ему свое время. Обернувшись въ сторону Оливера, онъ взглянулъ на него и назвалъ его по имени. Мальчикъ не отвчалъ и крпко, повидимому, спалъ.

Успокоившись на этотъ счетъ, еврей подошелъ къ двери и заперъ ее на ключъ. Затмъ, какъ показалось Оливеру, онъ отодвинулъ какую то дощечку и изъ отверстія вынулъ небольшой ящикъ, который осторожно поставилъ на столъ. Глаза его сверкнули, когда онъ открылъ крышку и заглянулъ туда. Онъ подвинулъ старый стулъ и слъ на него, а затмъ вынулъ изъ ящика великолпные золотые часы, сверкавшіе драгоцнными камнями.

— Ага! — сказалъ еврей, подымая кверху плечи, причемъ все лицо его освтилось отвратительной улыбкой. — Ловкія собаки! Ловкія! Стойкія до конца! Ничего не сказали старому пастору, гд они были. Не донесли на стараго Феджина. Да и какая польза, если бы донесли! Узелъ на веревк отъ этого все равно не развязался бы! Нтъ, нтъ, нтъ! Лихіе ребята! Лихіе!..

Продолжая такимъ образомъ разсуждать вслухъ, еврей спряталъ часы, и изъ того же ящичка вынулъ сначала полдюжины другихъ часовъ и разсматривалъ ихъ съ такимъ же точно удовольствіемъ какъ и первые, а затмъ, кольца, брошки, браслеты и множество другого матеріала, отличавшагося замчательной отдлкой. Оливеръ не имлъ объ этихъ вещахъ ни малйшаго понятія и не зналъ ихъ названія.

Положивъ обратно вс эти вещи, еврей взялъ еще какой то небольшой предметъ и положилъ его себ на ладонь руки. Надо полагать, что на немъ была надпись очень мелкими буквами, потому что еврей положилъ его на столъ и оттнивъ одной рукой долго и внимательно разсматривалъ. Отчаявшись, повидимому, въ успх, онъ спряталъ его, отклонился на спинку стула и снова забормоталъ про себя.

— Ахъ, какая это знатная штука, смертная казнь! Мертвые никогда не каются… мертвые никогда не выдаютъ опасныхъ тайнъ. Ахъ, какая это тонкая штука для нашего ремесла! Пятерыхъ вдернули рядышкомъ… Ни одинъ не смалодушничалъ! Ни одинъ!

Тутъ взоръ ясныхъ черныхъ глазъ еврея, устремленный все время въ пространство, остановился вдругъ на лиц Оливера. Глаза мальчика съ необыкновеннымъ любопытствомъ смотрли на него и хотя это продолжалось не боле одного мгновенія, то этого было достаточно для стараго джентльмена, чтобы понять, что за нимъ наблюдаютъ. Онъ прихлопнулъ крышку ящика, схватилъ хлбный ножъ, лежавшій на стол и съ бшенствомъ вскочилъ со стула. Онъ дрожалъ всмъ тломъ и Оливеръ, не смотря на страшный испугъ, ясно видлъ, какъ дрожалъ ножъ въ его рук.

— Это что еще такое? — сказалъ еврей. — Какъ ты смешь подсматривать за мной? Почему ты не спишь? Что ты видлъ? Говори всю правду, мальчикъ! Живй… живй! Если теб дорога жизнь твоя!

— Я не могъ больше знать, сэръ, — отвчалъ Оливеръ кротко. — Мн очень жаль, что я огорчилъ васъ, сэръ!

— Ты проснулся часъ тому назадъ? — спросилъ евреи, бросивъ злобный взглядъ на мальчика.

— Нтъ! О, нтъ! — отвчалъ Оливеръ.

— Ты увренъ въ этомъ? — крикнулъ еврей, — принимая угрожающее положеніе.

— Клянусь честью, сэръ! Клянусь, что нтъ! — отвчалъ Оливеръ.

— Полно, полно, мой милый! — сказалъ еврей, переходя къ прежней манер говорить и, поигравъ немного съ ножемъ, положивъ его на прежнее мсто. — Я и самъ это знаю, мой милый! Я хотлъ попугать тебя. Ты хорошій мальчикъ. Ха! ха! Хорошій мальчикъ, Оливеръ! — Еврей потиралъ себ руки и слегка хихикалъ, продолжая съ нкоторымъ смущеніемъ посматривать на ящикъ.

— Ты видлъ что нибудь изъ этихъ красивыхъ вещей, мой милый? — спросилъ еврей, прикрывая ящикъ рукой.

— Да, сэръ!

— Ага! — сказалъ еврей, блдня. — Все это мое, Оливеръ, мое собственное. Я храню ихъ, чтобы мн было чмъ жить на старости лтъ. Люди зовутъ меня скрягой, мой милый! Только скрягой, вотъ и все.