Оливер Твист

— Будешь ли ты говорить? — заревлъ снова еврей и принялся трясти Доджера съ такою силою за шиворотъ, что только какимъ то чудомъ не оторвалъ всего воротника.

— Попался, вотъ и все! — сказалъ Доджеръ. — Да пустите меня, наконецъ, чего вы?

Съ этими словами онъ рванулся въ сторону и ловкимъ движеніемъ выскользнулъ изъ сюртука, оставивъ его въ рукахъ еврея. Затмъ онъ схватилъ большую вилку и сдлалъ видъ, что хочетъ пырнуть ею веселаго старичка; а сдлай онъ только это и веселость стараго джентльмена наврное улетучилась бы такъ, что мудрено было бы ее вернуть назадъ.

Еврей въ свою очередь отскочилъ въ сторону и съ такою быстротою, какую трудно было предположить у человка его лтъ и такого хилаго. Схвативъ кувшинъ, онъ хотлъ бросить его въ голову своего противника, когда протяжный вой Чарли Бетса отвлекъ его вниманіе и онъ, повернувшись къ огорченному юному джентльмену пустилъ кувшинъ ему въ голову.

— Эй вы! Какого чорта вы тутъ бснуетесь? — крикнулъ кто-то густымъ басомъ. — Кто изъ васъ осмлился швырнуть въ меня эту штуку? Счастье ваше, что въ меня попало только пиво, а не кувшинъ. Задалъ бы я вамъ! Впрочемъ, что тутъ спрашивать? Кому же другому бросать, какъ не проклятому, богатому грабителю, старому жиду… Онъ всякое питье броситъ, кром воды, только бы насолить Рчной Компаніи. Что тутъ случилось, Феджинъ? Чортъ меня возьми, если не весь мой шарфъ залило пивомъ! Ну, ты, поди сюда, мерзкая ты гадина! Чего стоишь тамъ!.. Стыдишься своего хозяина? Ну-же скорй!

Человкъ прохрипвшій эти слова, былъ здороваго, крпкаго сложенія, лтъ около тридцати пяти, въ черномъ бархатномъ сюртук, въ поношенныхъ драповыхъ брюкахъ, башмакахъ со шнурками и бумажныхъ чулкахъ, обтягивавшихъ пару крпкихъ ногъ съ толстыми икрами, ногъ, какъ бы нарочно созданныхъ для того, чтобы носить кандалы. На голов у него была коричневая шляпа, а на ше грязный носовой платокъ, порванными концами котораго онъ вытиралъ себ лицо. Лицо у него было широкое, грубое и глаза мрачные; подъ однимъ изъ нихъ находились разноцвтные признаки недавно нанесеннаго ему удара.

— Войдешь ли ты, наконецъ? — крикнулъ этотъ разбойникъ съ большой дороги.

Блая мохнатая собака съ исцарапанною въ двадцати мстахъ мордою, крадучись вошла въ комнату.

— Ты чего это не входилъ раньше? — спросилъ ея хозяинъ. — Что ты, загордился что ли и не хочешь водить компаніи со мной? Ложись!

Приказаніе это сопровождалось пинкомъ, отшвырнувшимъ животное на другой конецъ комнаты. Но собака, повидимому, привыкла къ этому; спокойно, не издавъ ни единаго звука, свернулась она клубкомъ въ углу и, моргая разъ двадцать въ минуту своими злыми глазами, какъ будто занялась обзоромъ всего помщенія.

— Да что это съ тобой приключилось? Дтей обижать вздумалъ, скареда ты этакая, скряга, ненасытная утроба! — сказалъ вновь пришедшій, принимая самую непринужденную позу. — Удивляюсь, право, что они до сихъ поръ еще не убили тебя. Будь я на ихъ мст, я давно сдлалъ бы это. Будь я твоимъ ученикомъ, я давно уже сдлалъ бы это и… Нтъ, мн не удалось бы продать тебя, потому куда собственно ты годишься? На то разв, чтобы закупорить тебя въ стеклянную бутылку и показывать, какъ рдкую образину? Да вотъ бда, бутылокъ подходящихъ не выдуваютъ.

— Тише, тише, мистеръ Сайксъ! — сказалъ еврей, дрожа всмъ тломъ, — не говори такъ громко!

— Только безъ «мистеровъ», пожалуйста, — отвчалъ Сайксъ. — Наврное замышляешь какую-нибудь пакость, когда говоришь такъ. Ты знаешь мое имя, ну и зови меня имъ! Я не отрекусь отъ него, когда наступитъ время.

— Хорошо, хорошо, Билль Сайксъ, — сказалъ еврей съ притворнымъ униженіемъ. — Ты, кажется, въ худомъ настроеніи сегодня, Билль.

— Быть можетъ, — отвчалъ Сайксъ, — и насколько мн кажется, ты также не особенно бываешь въ дух, когда забавляешься тмъ, что швыряешься горшками, или когда прибгаешь къ доносамъ и…

— Съ ума ты сошелъ! — сказалъ еврей, хватая Сайкса за рукавъ и указывая ему на мальчиковъ.

Въ отвтъ на это мистеръ Сайксъ завязалъ воображаемый узелъ подъ лвымъ ухомъ и склонилъ голову на правое плечо; нмой знакъ, превосходно повидимому понятый евреемъ. Затмъ на особенномъ жаргон, которымъ былъ вообще испещренъ весь разговоръ ихъ и который былъ бы совершенно непонятенъ читателю, попросилъ дать ему стаканъ воды.

— Не вздумай только положить туда отравы, — сказалъ мистеръ Сайксъ, кладя шляпу на столъ.

Онъ сказалъ это въ вид шутки, но если бы только онъ видлъ зловщую улыбку, пробжавшую по безцвтнымъ губамъ еврея, когда тотъ подходилъ къ шкафу, онъ подумалъ бы, что ему слдуетъ остерегаться на тотъ случай, если бы еврей вздумалъ усовершенствовать продуктъ водочнаго завода.

Проглотивъ два, три стакана водки, мистеръ Сайксъ сдлалъ честь юнымъ джентльменамъ и замтилъ ихъ присутствіе. Любезность эта повела къ разговору, главнымъ предметомъ котораго было поведеніе Оливера и причина его ареста, причемъ Доджеръ длалъ разныя сокращенія и измненія въ свомъ отчет о происшествіи, которыя казались ему необходимыми при настоящихъ обстоятельствахъ.

— Боюсь, — сказалъ еврей, — чтобы онъ не сказалъ чего-нибудь, что могло бы намъ повредить.