Оливия Киттеридж

– Угу, – ответил он, – какой ужас. – А потом добавил: – Я думал, ты звонишь узнать, как поживает твой внук.

– Конечно, я хочу знать, как поживает мой внук. Я хочу, чтобы ты звонил мне и рассказывал, как он поживает.

Оливия не смогла бы объяснить, когда и как между ней и сыном пролегла эта пропасть.

– Мам, но я ведь звоню. – Долгая пауза. – Только…

– Только – что?

– Только с тобой немного трудно вести разговор.

– Ну да, понятно. Как всегда, я во всем виновата.

– Нет. Как всегда, виноват кто-то другой, к этому я и клоню.

Если кто и виноват, так этот его психотерапевт, подумала Оливия. Надо же, кто бы мог предположить. Но ответила она другое:

– «Не я», – сказала курочка.

– Что?

Она повесила трубку.

Прошло две недели. Она гуляла вдоль реки до шести утра, чтобы не наткнуться на Джека, и еще потому, что просыпалась среди ночи, проспав всего несколько часов. Весна была оскорбительно роскошной. Звездочки птицемлечника выстреливали сквозь сосновые иглы, у гранитной скамьи пучками торчали лиловые фиалки. Она прошла мимо той самой пожилой пары – они опять держались за руки. После этого она перестала ходить на прогулки. Несколько дней пролежала в постели, чего с ней – на ее памяти – не случалось никогда. Она была не из любителей поваляться.

Кристофер не звонил. Банни не звонила. Джек Кеннисон не звонил.

Однажды она проснулась в полночь. Включила компьютер, открыла почту и набрала электронный адрес Джека, оставшийся у нее с тех времен, когда они вместе обедали и ездили в Портленд на концерты.

«Ваша дочь вас ненавидит?» – написала она.

Утром пришел простой ответ: «Да».

Она выждала два дня. Потом написала:

«Меня мой сын тоже ненавидит».

Ответ прилетел через час: «Вас это убивает? Меня убивает, что дочь меня ненавидит. Но я понимаю, что сам виноват».

Она ответила мгновенно:

«Убивает, да. Просто насмерть. И я, наверное, тоже сама виновата, хоть и не понимаю, в чем моя вина. Мне все помнится по-другому, не так, как ему. Он ходит к психиатру, какому-то Артуру, и я думаю, что все из-за этого Артура».

Она выдержала долгую паузу, потом наконец нажала «отправить» и сразу начала писать вдогонку:

«P. S. Но я наверняка виновата. Генри говорил, что я ни разу в жизни не попросила прощения, вообще ни разу, и, возможно, он был прав». И нажала «отправить».

Потом написала: «ЕЩЕ P. S. Он был прав».

На это ответа она не получила и почувствовала себя школьницей, чей мальчик ушел с другой девчонкой. Вообще-то, наверное, у Джека действительно есть другая девчонка. Вернее, женщина. Старая женщина. Их повсюду полным-полно, в том числе республиканок. Она лежала на кровати в круглой комнате и слушала радио, прижав транзистор к уху. Потом встала и пошла выгуливать пса – на поводке, потому что без поводка он сожрет какую-нибудь из кошек Муди, такое уже бывало.

Когда она вернулась, солнце как раз прошло зенит, и это для нее было худшее время суток. Когда стемнеет, будет лучше. Как она любила долгие весенние вечера раньше, когда была молода и вся жизнь простиралась перед ней. Она стала рыться в буфете в поисках собачьего корма и тут услышала щелчок автоответчика. Просто нелепо, до чего она надеялась, что это Банни или Крис.

Голос Джека Кеннисона сказал:

– Оливия. Вы можете ко мне заехать?

Она почистила зубы и оставила пса в загончике.

Его сверкающая красная машинка стояла на короткой подъездной дорожке. Когда Оливия постучалась, никто не ответил. Тогда она толкнула дверь.

– Эй?

– Привет, Оливия. Я тут в дальней комнате. Лежу. Уже встаю. Сейчас, секунду.

– Не надо, – зычно выкрикнула она, – лежите. Я вас найду.

Она нашла его на кровати в нижней гостевой комнате. Он лежал на спине, подложив руку под голову.

– Я рад, что вы пришли, – сказал он.

– Вам опять нехорошо?

Он улыбнулся своей еле заметной улыбкой:

– Только на душе. С телом все отлично.

Она кивнула.

Он подвинул ноги.

– Идите сюда, – сказал он, похлопывая по кровати. – Садитесь. Я, может, и богатенький республиканец, хотя не такой уж богатенький – на случай, если вы вдруг питали тайные надежды. Но… – Он вздохнул и покачал головой, глаза его поймали солнечный свет из окна и стали еще голубее. – Но, Оливия, вы можете рассказать мне что угодно – например, что избивали своего сына до синяков, и я вам слова не скажу. То есть я так думаю. Я избивал свою дочь – морально. Я не разговаривал с ней два года, можете представить?

– Я и правда била сына, – сказала Оливия. – Иногда, когда он был маленький. Не просто шлепала. Била.

Джек Кеннисон коротко кивнул.