Оливия Киттеридж

– Он как ребенок, – рассказывала она Банни. – Все трогает руками. Честное слово, взял мою деревянную чайку, повертел и поставил не туда. Потом поднял керамическую вазу, которую нам как-то Кристофер подарил, – и, представь себе, перевернул. Что он там, спрашивается, искал – ценник?

– Мне кажется, ты к нему немножко слишком строга, Оливия, – ответила Банни.

Так что Оливия решила больше не говорить о нем с Банни. Она не рассказала подруге, как на следующей неделе они снова вместе ужинали, как Джек поцеловал ее в щеку, когда она пожелала ему спокойной ночи, как они ездили в Портленд на концерт и как в тот вечер он легонько поцеловал ее в губы! Нет, о таком не рассказывают, это никого не касается. И уж конечно, никого не касается, как она лежит без сна в свои семьдесят четыре, думает о его объятиях и представляет то, чего не представляла и не делала много лет.

И в то же время мысленно она к нему придиралась. Он боится одиночества, думала она. Он слабак. Как все мужчины. Небось хочет, чтобы кто-то ему готовил, убирал. В таком случае не на ту напал! И он слишком часто и слишком восторженно поминает свою мать – тут явно что-то не так. Если ему нужна мамочка, пусть поищет в другом месте.

Пять дней лил дождь, не по-весеннему хлесткий. Это был холодный, просто-таки осенний ливень, и даже Оливия, как бы много ни значили для нее прогулки вдоль реки, не видела смысла по утрам высовывать нос из машины. Она была не из тех, кто ходит с зонтиком. Приходилось пережидать все это в «Данкин Донатс», с псом на заднем сиденье. Отвратные дни. Джек Кеннисон не звонил, и она ему не звонила. Наверное, он нашел кого-то другого, готового внимать его горестям и печалям. Она воображала его сидящим на концерте в Портленде рядом с какой-то женщиной и думала, что легко могла бы всадить ему пулю в голову. И снова подумала о собственной смерти: только чтоб быстро. И позвонила Кристоферу в Нью-Йорк.

– Привет, как дела? – сказала она – сердито, потому что он никогда не звонил.

– Привет, нормально, – сказал он, – а у тебя?

– Отвратно, – ответила она. – Как Энн, как дети? – Кристофер женился на женщине с двумя детьми, а третий ребенок был уже его. – Все как пошли, так и ходят?

– Еще как, – ответил Крис. – Бедлам и суета.

В этот миг она его почти что ненавидела. Ее жизнь тоже когда-то была такой – бедлам и суета. Погоди, думала она, ты еще увидишь. Все уверены, что они всё знают, а на самом деле никто не знает ни черта.

– Как прошло твое свидание?

– Какое свидание? – спросила она.

– С тем мужиком, которого ты терпеть не можешь.

– С ума сошел? Это никакое не свидание!

– Окей, но как прошло-то?

– Нормально, – ответила она. – Он дурак, твой отец всегда это знал.

– Отец его знал? Ты не говорила.

– Не то чтобы прямо-таки знал, – пробурчала Оливия. – Скорее издалека. Но достаточно, чтоб понимать, что он дурак.

– Теодор плачет, – сказал Кристофер. – Мне надо идти.

И вдруг – точно радуга в небе – позвонил Джек Кеннисон.

– По прогнозам, завтра небо прояснится. Встретимся на дорожке у реки?

– Почему бы и нет? – сказала Оливия. – Выеду в шесть.

Утром, когда она заезжала на гравийную парковку у реки, Джек Кеннисон поджидал ее, привалившись к своей красной машинке, сунув руки в карманы. На нем была ветровка, которой она раньше не видела, – голубая, под цвет глаз. Ей пришлось доставать кроссовки из багажника и надевать прямо перед ним, и это ее раздражало. Она купила их в отделе мужской обуви сразу после того, как умер Генри. Широкие, светло-бежевые, они все еще были в полном порядке – и шнуровка, и подошвы. Она распрямилась, тяжело дыша, и сказала:

– Идемте.

– Может быть, мне через милю захочется отдохнуть на скамье. Я знаю, что вы не любите делать остановки.

Она посмотрела на него. Его жена умерла пять месяцев назад.

– Захотите отдохнуть – отдохнем, – сказала она.

Река бежала по левую руку от них, расширяясь, вдали виднелся островок, и кусты на нем уже ярко, ярко зеленели.

– Мои предки ходили тут на каноэ, – сказала Оливия.

Джек ничего не ответил.

– Я думала, что и внуки мои будут грести по этой реке против течения. Но мой внук растет в Нью-Йорке. Наверное, так устроен мир. Но это очень обидно. Когда твоя ДНК разлетается куда попало, как пух одуванчика. – Оливии пришлось замедлить шаг, чтобы приспособиться к неспешной прогулочной походке Джека. Это было трудно – как пить воду медленными глотками, когда тебя мучит жажда.

– Ваша ДНК, по крайней мере, хоть разлетается, – сказал он. Руки его по-прежнему были в карманах. – У меня вот вообще не будет внуков. А если будут, то не настоящие.

– В каком смысле? Как это внуки могут быть не настоящие?

Он ответил не сразу, как она и предполагала. Она глянула на него и подумала, что выглядит он не очень: на лице появилось неприятное выражение, голова высоко торчала из ссутулившихся плеч.

– Моя дочь предпочла альтернативный образ жизни. В Калифорнии.

– Наверное, Калифорния как раз для этого и подходит. Для альтернативного образа жизни.

– Она живет с женщиной, – сказал Джек. – Живет с женщиной, как с мужчиной.