Оливия Киттеридж

Она отвезла Джека Кеннисона назад на парковку, где стояла его машина, а потом ехала за ним следом, провожая домой. На подъездной дорожке у своего дома на краю поля он сказал:

– Может быть, зайдете на ланч? У меня, наверное, найдется яйцо или банка печеных бобов.

– Нет, – сказала Оливия. – Вам нужно отдохнуть. Для одного дня с вас хватит развлечений.

Врач взял целую кучу анализов и пока что ничего особенного не обнаружил. «Переутомление, вызванное стрессом» – таков был его предварительный диагноз.

– Да и пес все утро проторчал в машине взаперти, – добавила Оливия.

– Тогда ладно, – сказал Джек и поднял руку. – Спасибо вам большое.

По пути домой Оливия чувствовала себя опустошенной. Пес подвывал, и она велела ему прекратить, и он растянулся на заднем сиденье, как будто и его это утро оставило без сил. Она позвонила своей подруге Банни и рассказала ей, как наткнулась на Джека Кеннисона на дорожке у реки.

– Ох, бедняга, – сказала Банни, чей муж был еще жив. Муж, который чуть ли не всю их совместную жизнь доводил ее до белого каления, объяснял, как правильно воспитывать дочь, нахлобучивал бейсболку, садясь обедать, – все это несказанно бесило Банни. Но теперь получалось, что она как будто вытянула счастливый билет, потому что муж ее был жив, а Банни, думала Оливия, на примере подруг уже поняла, каково это – терять мужей и погружаться в пустоту. Вообще Оливии иногда казалось, что Банни начала сторониться ее, как если бы ее, Оливии, вдовство было заразной болезнью. Но по телефону болтала.

– Повезло ему, что ты проходила мимо, – сказала Банни. – А то представь, так лежать…

– Не я, так кто-нибудь другой прошел бы, – ответила Оливия. – Надо бы ему позвонить, убедиться, что все в порядке.

– Конечно, позвони, – сказала Банни.

В пять часов Оливия нашла в телефонной книжке его номер и начала было набирать, но остановилась. Она позвонила в семь.

– Вы в порядке? – спросила она, не представившись.

– Привет, Оливия, – сказал он. – Вроде бы да. Спасибо.

– Вы дочери позвонили? – спросила Оливия.

– Нет, – ответил он – как ей показалось, с легким недоумением.

– Может быть, ей стoит знать, что вам стало плохо?

– Не вижу причин ее беспокоить.

– Тогда ладно. – Оливия окинула взглядом кухню с ее пустотой и тишиной. – До свиданья.

Она перешла в комнату и легла, прижав транзистор к уху.

Прошла неделя. Во время своих рассветных прогулок вдоль реки Оливия уверилась, что ожидание в приемной, пока Джек Кеннисон был у врача, на краткий миг вернуло ее к жизни. А теперь она снова из жизни выпала. И это был тупик. С тех пор как умер Генри, она много чего перепробовала. Поработала гидом на добровольных началах в художественном музее Портленда, но через несколько месяцев поняла, что целых четыре часа оставаться на одном месте невыносимо. Поволонтерствовала в больнице, но не выдержала: носить розовую форменную куртку и перебирать увядшие цветы, пока мимо тебя носятся медсестры, – это тоже оказалось нестерпимым. Потом вызвалась говорить по-английски на простые темы с иностранными студентами в колледже, которым не хватало языковой практики, – вот это было лучше всего. Но этого было недостаточно.

Так она и ходила каждое утро вдоль реки, а тем временем снова явилась весна, глупая, дурацкая, распустила свои крошечные почки, и что было уж совсем невозможно терпеть – так это мысль о том, что ведь раньше – столько лет! – ей, Оливии, это приносило счастье. Она и подумать не могла, что когда-нибудь ее перестанет радовать красота природы, – но вот вам, пожалуйста. Река блестела, солнце уже поднялось настолько, что Оливии понадобились темные очки.

На изгибе дорожки стояла та самая полукруглая каменная скамья. На скамье сидел Джек Кеннисон и наблюдал за приближением Оливии.

– Привет, – сказала Оливия. – Новая попытка?

– Пришли результаты анализов, – сказал Джек и развел руками, – у меня ничего не нашли. И вот я, как говорится, снова в седле. Так что да, новая попытка.

– Превосходно. Вы туда или обратно?

От мысли пройти с ним две мили, а потом еще три назад к машине она лишилась присутствия духа.

– Я обратно.

Она не заметила на парковке его ярко-красной сверкающей машинки.

– Вы сюда на машине приехали? – спросила она.

– Разумеется. Летать я еще не научился.

На нем не было темных очков, и она видела, как он ищет взглядом ее глаза. Но очки не сняла.

– Это была шутка, – добавил он.

– Я догадалась, – отозвалась Оливия. – Божья коровка, полети на небо…

Он коснулся раскрытой ладонью скамьи рядом с собой:

– Вы не отдыхаете?

– Нет, я просто хожу, без перерывов.

Он кивнул:

– Тогда ладно. Хорошей прогулки.

Она двинулась было от скамьи, но обернулась:

– Вы нормально себя чувствуете? Вы сидите не потому, что устали?

– Я сижу, потому что захотелось посидеть.

Она взмахнула рукой над головой и зашагала себе дальше. Весь остаток пути она не замечала ничего – ни солнца, ни реки, ни асфальтовой дорожки, ни раскрывающихся почек. Она шла и думала о Джеке Кеннисоне, каково ему без его дружелюбной жены. Он сказал, что он в аду, – и немудрено.

Вернувшись домой, она ему позвонила:

– Хотите как-нибудь съездить пообедать?