Оливия Киттеридж

– Я бы предпочел поужинать, – сказал он. – Тогда мне будет чего ждать. А если обедать, то потом надо еще как-то протянуть остаток дня.

– Ладно.

Она не стала говорить, что ложится спать с заходом солнца и что поужинать в ресторане для нее все равно что засидеться глубоко за полночь.

– Ой, как это мило, – сказала Банни. – Оливия, да у тебя свидание.

– Вот зачем, спрашивается, глупости молоть? – Оливия всерьез рассердилась. – Просто два одиноких человека решили вместе поужинать.

– Именно, – сказала Банни. – Это и есть свидание.

Странно, до чего я разозлилась, подумала Оливия. И она даже не могла поделиться этим с Банни, потому что именно Банни и сказала то, что ее разозлило. Тогда она позвонила сыну в Нью-Йорк и спросила, как там малыш.

– Просто супер, – сказал Кристофер. – Ходит.

– Ты не говорил мне, что он уже пошел.

– Ага, как пошел, так и ходит.

Ее вмиг бросило в пот – она ощутила его на лице, под мышками. Это было почти как когда ей сказали, что Генри умер, когда они там, в пансионате, не стали ей звонить сразу, дождались утра. А теперь этот их с Генри крошечный потомок, где-то там в чужих краях, в городе Нью-Йорке, делает первые шаги по темной гостиной большого старого особняка. Оливия сомневалась, что ее пригласят в гости, – прошлый ее визит сложился, мягко выражаясь, не очень удачно.

– Крис, может, приедете летом ненадолго?

– Может. Поглядим. Пока что слишком много работы, но вообще мы с радостью. Поглядим.

– И давно он пошел?

– На той неделе. Держался за тахту, улыбался, и вдруг раз – пошел. Целых три шага сделал, прежде чем плюхнуться на пол.

Послушать его, так можно подумать, что это первый ребенок в мире, который научился ходить.

– Как ты, мам? – От радости он сделался дружелюбнее.

– Сам знаешь. Все так же. Ты помнишь Джека Кеннисона?

– Нет.

– Это один такой пузатый балабол, у него жена умерла в декабре. Очень грустно. Мы с ним на следующей неделе ужинаем, а Банни говорит, что это свидание. Как можно нести такую чушь. Меня это прямо взбесило, честно.

– Спокойно себе иди и ужинай. Считай, что это благотворительное мероприятие или что-то в этом духе.

– Вот именно, – сказала Оливия. – Ты совершенно прав.

Вечера в это время года были долгими, и Джек предложил встретиться в шесть тридцать в «Расписном штурвале». «Прямо у воды. Как раз будет очень красиво», – сказал он, и Оливия согласилась, хотя и огорчалась из-за позднего времени. Бoльшую часть жизни она ужинала в пять, и то, что у него (со всей очевидностью) дело обстояло иначе, напоминало ей, что она о нем ничего не знает, а может, и знать не хочет. Он ей с самого начала не нравился, и глупо было соглашаться на этот ужин.

Он заказал водку с тоником, и ей это не понравилось.

– Воду, пожалуйста, – сказала она официантке, и та, кивнув, удалилась.

Они сидели друг напротив друга по диагонали за столиком на четверых, и потому оба видели бухточку с яхтами, и судами для ловли лобстеров, и буйками, которые покачивал вечерний бриз. Ей казалось, он сидит чересчур близко, его большая волосатая рука нависала над бокалом.

– Оливия, я знаю, что Генри долго был в пансионате. – Он посмотрел на нее своими очень голубыми глазами. – Представляю, как это было тяжко.

Такой у них вышел разговор, и это было приятно. Обоим нужен был кто-то, с кем можно поговорить, и кто-то, кого можно выслушать; это они и делали. Слушали. Говорили. Опять слушали. О Гарварде он не упомянул ни разу. Когда они приступили к кофе без кофеина, за яхтами уже садилось солнце.

На следующей неделе они обедали в маленьком кафе у реки. Может, оттого, что дело было в разгар дня, трава за окном была залита весенним солнцем, а припаркованные машины сквозь оконное стекло отбрасывали ослепительные блики, – может, именно из-за этой полуденной яркости все вышло не так хорошо, как в прошлый раз. У Джека был усталый вид, рубашка на нем была идеально отглажена и выглядела дорого; Оливия в длинном жилете, сшитом ею из старых штор, ощущала себя большой и неуклюжей.

– А ваша жена шила? – спросила она.

– Шила? – Он как будто не понял значения слова.

– Одежду. Из ткани.

– А-а. Нет.

Но когда она упомянула, что они с Генри построили свой дом сами, он сказал, что хотел бы на него взглянуть.

– Хорошо, – сказала она. – Поезжайте за мной.

Она наблюдала в зеркало заднего вида, как его красный спортивный автомобильчик держится сразу за ее машиной, парковался он так плохо, что чуть не снес молодую березку. Она слышала его шаги за спиной на крутой дорожке, ведущей к дому. И словно бы видела его глазами свою широкую спину, и казалась себе китом.

– Очень красиво, Оливия. – Он вошел, пригнувшись, хотя вполне мог выпрямиться в полный рост – потолки высокие. Она показала ему «круглую комнату», где можно лежать и смотреть на сад в огромное выступающее окно. Показала библиотеку с высоким балочным потолком и стеклянной крышей, построенную за год до того, как Генри разбил инсульт. Он стал рассматривать книги, и ей захотелось сказать: «Прекратите» – как будто он читал ее личный дневник.