Оловянное царство

Вортигерн поднял на него глаза, налитые кровью. Амброзий почувствовал укол совести где-то внутри, лёгкий, неуловимый, ему стало жаль этого жестокого, странного человека, который умудрился стать ему новым братом. Таким же мерзким, как Утер, но… Он мог на него положиться.

— И что ты хочешь сказать, — медленно и безлико спросил его Вортигерн. — Ты, Полу-бритт. Ну, говори? Что тебе вообще может быть известно о браке?

— Оставь саксонку в Повисе, — припечатал Амброзий. Он не мог подобрать слова. Ему казалось, если он пятнадцать раз повторит то же самое, император услышит его. Он повторял это, глядя в спокойные вопрошающие глаза, надеясь увидеть в них хоть проблеск здравого смысла. Затем Амброзий понял, что смущало его.

— Постой, — оторопело спросил он. — Ведь ты, как Килух. Тебе плевать на Морриган, на остальных. Тебе чужда вера бриттов. Так за какой же радостью ты гонишь ее?!

Ответ пришел тут же, едва он произнёс это вслух. Зелёное болотное чудище ревности обвило Вортигерна уже очень давно. Хозяин Повиса не замечал, что походит на тряпичную куклу на ниточках. Что ж, не он первый.

— Как думаешь, Полу-бритт…

Амброзий вспомнил, как император в дни свадьбы и радости каждый день напоминал ему об отвергнутой дружбе. Как скалился, скрывая обиду. Теперь тот был сломлен, как и любой властелин. Ни жены, ни друга, ни олова.

— Как долго мне надо слышать насмешки в своем собственном доме, чтобы окончательно растерять силу и власть? Как долго… как долго, Полу-бритт, мне слушать из каждого угла, что моя жена не верна мне — и не лишиться рассудка?! Хорош повелитель…

Амброзий слышал о чем-то таком. В той истории тоже был муж. Жена. Мир между ними. А затем из-за малости и Помпея Сулла была отослана прочь — ведь супруга императора должна быть превыше любых подозрений.

— Но ведь ты не Цезарь, — тихо ответил Амброзий. Ему так надоело видеть глупость и горе других. — Ты так не похож на него, ты, варвар, трижды раб, безотцовщина, вообще не разберёшь, что ты такое, — он внезапно расхохотался. — Ты, счастливый ублюдок, ты сам выбираешь судьбу. Помнишь, ты мне говорил? Царство свободы и безнаказанности. Бери то, на что хватит силы и наглости. И тебе не хватит сил побороться за женщину? Забудь про оковы былого мира. Ты всегда был свободен от них.

— Слишком много добрых слов, Полу-бритт. От того, кто считал меня злейшим врагом.

— У меня была женщина, которую я любил больше жизни. Все сокровища старого легиона — Повиса, Рима — не стоят теперь без нее ничего.

— И где теперь это светило небес?

Амброзий вспомнил слова Уны и Мирддина. Запах шалфея и мяты.

— Умерла. Уже очень давно.

Вортигерн поджал губы.

— Я тоже терял мать Моргаузы. Я знаю, о чем говорю.

На другом конце крепости служанки Ровены заплетали ей жёлтые, как рожь, косы. Во дворе ржали кони, готовые увезти ее в Кантий.

— Все, что про нее говорят — наветы и ложь. Ты лишился олова. Не лишай себя другого оружия.

Он сделал шаг назад и склонил голову. Всего на мгновение. Вортигерн оставался стоять застывший и недвижимый возле стены, похожий на статую. Дверь за центурионом затворилась беззвучно.

Саксонская пташка осталась в Повисе. Слуги молчали и не шушукались, и даже Килух, который знал все про всех, лишь пожимал плечами, но улыбался. К Ровене привыкли.

Амброзий раз за разом дивился хитрости Вортигерна. В первый день император свалил задержку на лошадей и дурную дорогу. Во второй — на сборы приданного, которое по закону возвращалось бретвальдам. На третий — рвал и метал по поводу Лодегранса и шахты. Поездки за данью, указы, приказы, и на исходе луны император вновь позвал Ровену на ночь в покои, как ни в чем не бывало. Вортигерн из Повиса представил смертельное оскорбление и угрозу войны, как обычную ссору влюбленных. Напряжение, страх и насмешки над повелителем, угроза смещения рогоносца или врага друидов — все это лопнуло, как пузырь в корыте у прачки. Хмыкнула пара старушек, вот, в общем, и все. Неделю Амброзий Аврелиан таился и старался не попадаться на глаза императору. Если что-то наконец шло, как надо — это лучше было не трогать, Амброзий это усвоил ещё в легионе. Того же мнения была и Ровена. Лишь раз за неделю, он увидел кончик бурого платья своей госпожи. Та спешила на встречу к мужу. Она сторонилась других и проводила все время с ним, это значило только одно — у Амброзия Аврелиана прибавилось дел.

«Пусть так,» — думал центурион. Он старался устоять на ногах в знакомом вихре приказов, лязга мечей и заржавевших негодных кольчуг.

Утер же сказал, что через пару дней, он поедет на Стену.

— Зачем ему Адриан?

Килух пребывал в скверном расположении духа. Его раздражало все — от затянувшихся летних дождей до любого приказа Амброзия, и иберниец буравил его подозрительным, вопрошающим взглядом.

— Забрать два отряда. Поставить к северу от Лодегранса, — Амброзий пожал плечами. — Почему это заботит тебя?

Триумвират с Вортигерном и братом висел на нем, точно петля висельника, Килух же затягивал ее все туже и туже, говоря, что Утеру нельзя доверять.

— Я уже говорил тебе, господин. Ты слишком добр.