Оловянное царство

Амброзий поджал губы. Ему не хотелось сейчас разговаривать. Он чувствовал себя смущенным и злым, точно мальчишка. Ему все ещё слышался смех и дождь, несущийся из земли обратно на небо, вырывающийся из старых могил. К чему бы все это.

— Нет, — отрезал Амброзий, насильно выгоняя мысли из своей головы. — Я никого не знаю.

***

Последний вестник от саксов вернулся, когда зарядили дожди. С каждой новой тучей на небе, Амброзию Аврелиану все чаще являлось видение солнечной осени в Галлии — золотые листья на деревьях Арморики и запах упавших, забродивших яблок, которым полнились проселочные дороги. Он был не юн и не стар, самое время, чтобы начать скитаться по свету — но с каждым новым днем он оставался в Повисе и вовсе не обещания держали его, а собственное неверие, что что-то возможно менять.

Вестник вернулся с головой на плечах, и одно это было неплохо. Он дрожал от промозглого ветра и кутался в плащ, на правой руке у него были перебиты почти что все пальцы, но он протянул Вортигерну очередное послание. То же, что в первом. Лодегранс действует по собственному почину, а если император Повиса не будет держать язык за зубами, люди Хорсы и Хенгиста вторгнутся в его земли из ныне саксонского Кантия.

Вортигерн разорвал пергамент три раза.

С разрыва союза уже прошло три луны. С отъезда Утера — две. От того тоже было немного вестей.

— Скажи, Полубритт, — начал он. — Я когда-нибудь заживу спокойно и счастливо?

— А императоры когда-то стремились к такому?

После мира с женой Вортигерн стал спокойнее, но странная задумчивость не покидала его.

— Не знаю, ты мне скажи. Ты знаешь больше меня.

Перед глазами Амброзия лениво проплыли вереницей императоры Рима, восточной империи, даже парочка великих вождей из числа иноземцев. Счастье, спокойствие — это все было абстрактной материей. Хорошей игрушкой для греков.

— Ты решил, когда уезжаешь в Камулодун?

Старую крепость нужно приводить в порядок, как минимум год.

— Если погода успеет наладиться — то до зимы. Если же нет — на другой год, когда сойдет снег. И когда с провизией не будет проблем.

— Недурно, недурно.

Его явно что-то тревожило, и он слушал Полу-бритта в пол-уха. Солдат-император, ехидный, опасный, себе на уме — он был в самом расцвете лет, но что-то надломило его. Ясное дело, что теперь тот жаждет покоя.

— Заведи себе сына, — ответил Амброзий. — Это решит треть твоих насущных проблем. Наследник всегда будет к месту.

— Это вопрос к моей любимой жене. А пока что… Моргауза будет править после меня.

Может, Ровена и правда бесплодна. Что до Моргаузы — даже его сын не знает, что такое на деле этот ребенок, сотканный из снега и черного дерева. Внезапно Амброзий понял, что будет скучать в своей новой крепости по императору-сумасшедшему. Скука и сожаления — такова, видно, судьба любого властителя.

— Вортигерн?

Император вздрогнул. Его губы неслышно шевелились, клочки пергамента крошились под узловатыми пальцами.

— Ты сегодня рассеяннее обычного.

Клочки взлетели в воздух и осыпались снегом в оконной нише.

— Собирайся.

Вортигерн прикрепил к поясу кинжал и длинный острый топорик. Бывший римлянин, он всегда оставался варваром и не скрывал этого.

— Куда и надолго?

Вортигерн не ответил.

— Скольких людей мне брать?

— Мы едем одни, — голос императора был сухим и отрывистым. Последний раз такое выражение обреченности на лице он видел, когда тот грозился выгнать Ровену, — Молю тебя всем, во что веришь — не бери свою белую клячу. Возьми кого… порезвее.

Белый конь, старый подарок Вортигерна, был еще жив.

— Эта кляча была лучшим конем на пустошах лет десять назад.

Вортигерн хмыкнул.

— Да, знаешь, мы тоже.

Они не сказали ни Килуху, ни остальным, ни даже Ровене. Снующим по двору женщинам император с Амброзием были неинтересны, и Вортигерн ловко и хитро, как вор, отвязал в конюшне свою лошадку, а затем вскочил на нее также проворно, как в юности.

— Поспеши, — бросил он.

Амброзия снедали гнетущие мысли. Он выбрал себе серого жеребца, молодого и быстрого, почти незаметного, кое-как взобрался на него. В голове носилась сотня вопросов, назойливые, точно мухи, но он молчал. Когда ворота Повиса остались у них за спиной, а осенняя пустошь раскинулась до горизонта, Амброзий некстати вспомнил другую поездку.

— Куда мы едем? — осмелился он спросить.

— Увидишь.

Амброзий почувствовал, как в нем закипает гнев. Сухие ответы, молчание, рассеянность императора и его мрачность — все это предвещало дурное, но вот кому? У Вортигерна были странные нормы морали.

«Если бы он собирался убить меня, то навряд ли дал в руки оружие». Он дотронулся до перекрестья меча под плащом и на миг ему стало спокойнее. Да, Вортигерн не восторге от триумвирата. Это дурная затея, как ни крути. Еще эти саксы…