Омуты и отмели

– Мам, – Ванька жалобно посмотрел на Марину, – давай ты меня уже поругаешь, и все.

– А за что тебя ругать?

– Ну ты же знаешь!

– Да ладно, неохота мне. Тебя папа сильно ругал? Или в меру?

– В меру. Он… Мам, он мне про свой первый брак рассказал.

– Ах, вот оно что… Ты все понял?

– Понял. Папа сказал, что Рита теперь его крест на всю жизнь. Но мам, она же ему неродная.

– Не любишь Риту, да?

– А кто ее любит?

– Понимаешь, папа долго не знал, что Рита не его ребенок. Он очень сильно ее любил, очень. В детстве она такая милая была.

– Милая, как же. Меня от нее тошнит прямо. Она…

– Что? А-а! Неужели и с тобой заигрывала?

– Вроде этого. Дура!

– Ну ладно, Вань, бог с ней! А Иру пригласи на завтра обязательно, ладно?

– Мам, она застесняется. Она вас боится. Но я попробую уговорить. Я не сказал ей, что проболтался. А сейчас думаю: наверно, я нехорошо поступил? Не надо было вам рассказывать? Как-то… не по-мужски получилось.

– Молодец, что понимаешь. Есть такие вещи, которые касаются только двоих, это верно. Но у вас случай… неординарный. Да и потом – я же сама все узнала, без тебя. Так что ты не так уж и виноват перед Ирой. Ничего, разберемся. Не переживай.

Крест на всю жизнь… После пожара у Марины совсем не было времени на Риту, и она не сразу заметила, что та стала пропадать из дому – то на выходные, а то и на целую неделю. Она все так же мало занималась сыном, и все так же Марине казалось, что Рита Лёсика побаивается. Ему уже исполнилось семь, но по сравнению с крепенькими Совятами он казался чуть ли не четырехлетним. Заговорил поздно, зато сразу длинными правильными предложениями, напоминая этим маленькую Мусю, которая тоже вела серьезные разговоры, умиляя взрослых. Лёсик рано начал читать, и Марина только качала головой, глядя, как Совята, разинув рты, слушают крошечного Лёсика, читающего им «Чудо-дерево» Чуковского.

Лёсик рос с обостренным чувством справедливости и удивительной внутренней силой. С ним можно было разговаривать чуть не с самого младенчества: Лёсик внимательно слушал и говорил либо «да», либо «нет», и сдвинуть его с этого «нет» уже не удавалось. И это не выглядело простым упрямством. Лёсик был сложившейся личностью, и Марина видела его душу как нечто светлое и сияющее – странное живое существо, похожее на Винни-Пуха с крылышками, в отличие от Совят, души которых представлялись ей чем-то вроде детских резиновых мячиков – ярких, веселых, звонких, но пустых. Пока еще. Она даже жаловалась Юле, что Совята какие-то странные, хотя ничего особенно странного и неправильного Марина в них не видела.

– Да брось ты, – говорила ей Юля. – Они самые обычные дети, вот тебе и странно. Это все остальные у тебя неординарные. Особенно ваш Лёсик. А эти – обычные. Просто они близнецы, у них связь друг с другом сильней, чем с тобой. Такие уж самодостаточные дети получились.

Наконец проговорилась Ксения Викентьевна: оказывается, Рита в Петергофе завела роман с каким-то иностранцем, кажется англичанином, и даже исчезала на несколько дней, бросив Лёсика на Фросю. Марина стала выяснять: оказалось, действительно роман, но не с англичанином, а с голландцем, живущим в Германии, у которого бизнес в Петербурге, и он часто туда приезжает. Пользуясь тем, что Марине не до нее, а отцу тем более, Рита с головой погрузилась в личную жизнь. Так прошел год, и в августе, сразу после дня рождения отца, она запросилась в Петербург надолго – ее голландец приехал на полгода.

– Лёш, да пусть едет. Все равно от нее толку никакого, – сказала Марина. – Может, устроится как-нибудь.

И Рита умчалась, пообещав приезжать почаще – дорогу оплачивал Лёшка, хотя средства у Риты были: деньги за сдаваемую квартиру. Каждый раз, поскандалив, она уходила туда, забирая Лёсика, но не выдерживала и пяти дней, так что в конце концов возвратилась к Злотниковым. А квартиру стала сдавать. Сначала Рита честно приезжала из Питера раз в две недели, потом – раз в месяц: тискала Лёсика, задаривала его подарками, вываливала кучу своих новостей, без конца звонила по мобильнику и тут же уматывала обратно. Целовала на прощание сына и бежала по длинному коридору к входной двери, стуча каблучками. Лёсик спешил за ней, дверь захлопывалась у него перед носом, и он стоял, беспомощно опустив ручки. Марина подходила, сердце у нее просто разрывалось, а Лёсик поднимал на нее грустные глаза и спрашивал, показывая на дверь: «Мама?»