Омуты и отмели

– У нас с мамой сложные отношения были. И я никак не могу вас с ней сопоставить – просто ничего общего. Наверное, она сильно изменилась после смерти Сергея Валентиновича. Я маму помню очень сдержанной, даже замкнутой. Она и не смеялась никогда! Мы с ней как-то отдельно друг от друга жили. Такого тепла, как у нас в семье, совсем не было. А когда я повзрослела, мы еще больше отдалились. Мама стала очень раздражительной, а мне хотелось свою самостоятельность отстоять. Она на меня сильно давила, все пыталась в какие-то рамочки вписать, я сопротивлялась. Конечно, глупостей натворила немало. С женатым человеком связалась…

– Ты? Ничего себе!

– Ты уже взрослая, сама того гляди замуж выйдешь, надеюсь, поймешь. Да, влюбилась, а он мне голову морочил. А потом… Потом я папу твоего встретила. И все. А он… Тот человек… В общем, мы с ним как бы местами поменялись: я его уже не хотела, а он пытался меня удержать.

Муся слушала с широко раскрытыми глазами: впервые Марина была с ней так откровенна. Муся уже знала историю отца, но, как оказалось, у мамы не меньше тайн в прошлом.

Марина вздохнула, но продолжила:

– Он умер, тот человек. Сначала мама – от рака, потом он – от инфаркта. А я… Я чувствовала себя виноватой: и перед ним, и перед мамой. Мы с ней сблизились под конец, она даже пыталась мне рассказать что-то о своем прошлом, а я не смогла это слушать. Вот такая печальная история. Твой отец меня спас. Вытащил из этого мрака.

– Мамочка! – воскликнула Муся, обнимая Марину. – Не плачь! Я так тебя люблю! Ты же знаешь! Мы все тебя любим! Не надо, а то я тоже заплачу.

– Ну ладно, ладно, ничего! Это я так. Просто вспомнилось разное. Давай-ка мы лучше обсудим, как вы с Митей будете обустраиваться на новой квартире.

Но Марина еще долго потом обращалась мыслями к прошлому, вспоминала, размышляла, сопоставляла факты: теперь она совсем по-другому видела свою мать. Много думала она и о том, что сказала тетушка Ольга про Лёсика. И однажды, когда она, присев на диван, задумчиво смотрела, как он строит очередную невероятную пирамиду, Алёша обернулся к ней:

– Мама, ты неправильно думаешь. Спроси меня.

И залез к ней на диван. Мамой он называл Марину теперь только наедине, а при Рите – «мама Марина», и Алексея стал звать «папа Лёша».

– Алешенька, ты что, знаешь, о чем я думаю?

– Знаю.

– Все мои мысли знаешь?

– Нет, только верхние! Там же много. Один слой, другой. Много.

– А мог бы все узнать?

– Наверное. Но зачем?

– А ты у всех мысли слышишь или у меня только?

– У всех. Но не всегда. Я вспомню про папу Лёшу или про маму и услышу. А все время не слышу. Это лишнее все.

– Алешенька, а ты знаешь, что бабушка Ольга про тебя сказала?

– Знаю. Только она ошибается.

– Ошибается? – ахнула Марина, почувствовав огромное облегчение: она мгновенно поверила Лёсику.

– Да. Она много видит, но не все. Я дальше вижу. У меня только слов нету, чтобы объяснить.

Марина смотрела на Алешу: маленький мальчик семи лет отроду, самый обычный с виду, светленький, с ясным доверчивым взглядом… Он был для нее совершенно непроницаем. Не так, как когда-то Валерия или Анатолий, по-другому. Марина не видела мальчика так же, как любой человек не видит другого такого же. И понимала, что ее собственные способности – явление обычное, человеческое, ничего в нем особенного нет. В далекой древности, поди, у всех это было, а потом пропало за ненадобностью. А Лёсик… Он иной. Потусторонний.

– Ты опять неправильно думаешь, – произнес «потусторонний мальчик». – Если две стороны, между ними должна быть грань. А ее нет.

– Нет?

– И «того света» нет, куда бабушка Оля собиралась. Свет один. Это все одно. Просто мы видим мало. Недалеко.

Марина нахмурилась: на одну короткую долю секунды она вдруг поняла, что хочет ей сказать Алёша, но тут же это понимание ушло – осталось только воспоминание о том, что ей приоткрылась тайна бытия.

– Вот мы с тобой тут, да? Я встану и уйду на кухню. Откуда ты будешь знать, что я там? А может, я вышел за дверь – и меня больше нет? Ты же меня не видишь?

– Я поняла…

– Нет, я плохо объяснил! Тут стены, двери… А если нет ничего, ни стен, ни дверей, и мы с тобой в чистом поле? И я от тебя побегу! Ты сначала меня будешь видеть, а потом – нет. Не хватит зрения. Там же тоже есть грань – как она называется, я забыл? Между небом и землей?

– Горизонт.

– Его же на самом деле нет! До него дойти нельзя. Это все воображаемое, все эти грани и стороны. Нет ничего, все одно…

Марина ушла от Алеши успокоенная: Ольга ошиблась! Конечно, ошиблась. Это было главным для Марины. А то, что Лёсик говорил про грани и стороны, про единый свет – это все надо было еще обдумать.