Омытые кровью

«Выстрелом из огнестрельного оружия через окно ранен председатель недавно организованного колхоза в деревне Починок-Крутый, бывшего Кологривского уезда Костромской губернии, Кузьма Манин.

Покушение совершено кулаками, которые безнаказанно эксплуатировали и терроризировали бедноту и пытались сорвать мероприятия по социалистическому переустройству деревни. Один из них владел маслобойным заводом, эксплуатировал там детей, занимался мошенническим обирательством крестьян».

«Вечером на улице села Красная Дубровка Пензенского округа ударами топора в голову убит председатель сельского Совета Яков Кузьмич Синев. Убийство совершили самые богатые люди села».

В одном месте выявлена кулацкая группировка, планировавшая убийство милиционеров, изъят пулемет. В другом кулаки и их приспешники строили планы призваться в Красную армию, завладеть оружием и начать террор против советской власти. Так что исключением мы здесь не были. Вот только у нас антисоветские элементы сбились в большую банду, эдакое наследие Гражданской войны. А это, надо отметить, пока что редкость.

Грузовик, выделенный отделом милиции, трясся по просёлочным дорогам, обгоняя бредущих крестьян и многочисленные груженые подводы. Нас провожали любопытные, а то и недоброжелательные взгляды. Какой-то куркуль на телеге даже плюнул вслед.

В селе Демидково мы заняли под штаб просторный одноэтажный каменный дом, где с одного крыльца был вход в сельсовет, а с другого – в избу-читальню. Туда же мы таскали свидетелей. Там заполняли протоколы.

Чем мы занимались? Говорили, говорили и говорили. Главное оружие сыщика – это язык. Главные действия – бесконечные разговоры с информаторами, осведомителями, очевидцами, просто с народом.

Помимо вызова свидетелей в штаб мы занимались подворовыми обходами. Ощущения у меня были тягостными. Встречались, конечно, зажиточные хозяйства, но в большинстве царила беспросветная нищета. И мне было наглядно видно, что жизнь на деревне надо менять комплексно. И курс партии на коллективизацию, кто бы что ни говорил и какими бы издержками он ни вышел, – правильный.

Мы пытались разговорить перепуганных и подавленных крестьян. В одних домах нас встречали с пониманием, в других с озлоблением. Сильно помогали местные комсомольцы.

Я глядел, как работают наши «сельские уполномоченные» Пупырышкин и Карамышкин, и искренне восхищался их умением находить общий язык с народом. Даже из самого агрессивно настроенного собеседника они умудрялись выдавить хоть каплю полезной информации.

Постепенно картина немножко прояснялась. Погибший председатель сельсовета был сильно принципиален, до полной несгибаемости, бескомпромиссно защищал интересы бедноты, давил кулаков и на этой почве приобрел немало недоброжелателей. Половина села его боготворила, а другая половина мечтала замучить самым зверским способом. Список недоброжелателей был достаточно обширен. И как с ним работать – черт его знает.

Главным вещдоком у нас было письмо убийцы. От него и надо было отталкиваться.

С самого начала это оставленное бандитами на теле жертвы послание показалось Пупырышкину весьма странным. Да, Атаман в первое время своей бурной деятельности баловался такими эпистолами в адрес советской власти, часто матерными. Но с этой бумагой что-то не то было. С чего Шустову возвращаться к старым привычкам, да еще так пафосно? Напрашивалась версия, что таким образом следствие хотят увести в сторону от истинных виновников, которые вовсе не в лесу, а где-то рядом.

В штаб пришел очередной свидетель – невысокий, жилистый, бородатый, в потрепанной одежде. Бывают такие – вроде и руки есть, и не пьют особо, а не везет в жизни, на роду написано никогда не вырваться из бедности. Ведь эта самая бедность – она как хроническая болезнь, подцепить ее легко, а потом всю жизнь не избавишься. Всего-то надо однажды во время неурожая попасть в кабалу к кулаку, и обратной дороги нет, потому что сколько ни работай, долги с процентами только растут. Именно таких было подавляющее большинство из сельской бедноты, а не каких-то мифических пьяниц и бездельников.

Когда я допрашивал бедняка, он долго убивался по поводу павшего председателя, обещал всякие кары убийцам, но по делу сказать ничего не мог. А меня что-то как будто подтолкнуло. Я спросил:

– Мог из мироедов ваших кто такое послание изготовить?

Протянул бедняку бумагу. Тот, шевеля губами, по складам прочитал ее, стал совсем смурным и твердо заявил:

– Не. Из кулацкого отродья никто. Грамотно написано слишком. И аккуратно. Так только Антошка умеет. Но не он писал. У него буковки позаковыристее.

– Кто такой Антошка? – насторожился я.

– Да дьячок наш Антошка Ладынин. Церковь-то закрыли. А он, личность к труду малоприспособленная и даже бестолковая, все хочет баклуши бить да на рубь пятаков выменять. С хлебозакупщиками и прочим гнилым торговым народцем якшается. Сам такой трухлявый человечишка. И нам иногда всякие письма пишет, когда мы до властей докричаться хотим.

– И где взять какое-нибудь его письмо?