Он – Форс

– Да. Следим, обладая даром предвидения. Говоря вашим языком, мы видим будущее.

Долгое время на кухне царила тишина. Не знаю, верил ли словам Форса отец, но он силился держать себя в руках. По крайней мере, не изливал на хозяина дома откровенную ненависть, которую к нему испытывал.

– Грехи… – послышалось то же слово, которое я произнесла когда-то.

– Нам не важны ваши грехи.

– Но вы их видите?

– Видим. Если грехами можно называть совокупность принятых индивидом негативных решений и анализ того, во что они впоследствии могут вылиться. Но это нас интересует мало. Изымаются только те люди, поступки которых прямо или косвенно поведут ваше общество по пути разрушения…

Он ходил по грани, Форстон. Ходил по ней виртуозно, и я заранее знала, куда вскоре повернет эта тема – на Маргариту. И тогда эмоции бати хлестанут через край.

– И много вы предотвратили? – тон едкий, желчный.

– Много.

«Террористические атаки, войны, разрушения с многочисленными жертвами…» – мне помнился разговор в спальне Крейдена днем ранее.

– Но она-то чем была виновата?!

Он все-таки не удержался, взревел, как раненый медведь.

И, стыдно признаться, я его понимала.

В дом я вошла без приглашения, на кухню проходить не стала – все боялась, что собеседники перейдут-таки грань, и потому оккупировала банкетку в коридоре, готовая сорваться с нее в любой момент. Чем бы я помогла, неизвестно, но находиться поодаль было выше моих сил.

– …простой фармацевт!

– Не простой. – Наверное, дело было в тоне Крейдена – том самом спокойном, питоньем, не позволяющим вспыхнуть. – Маргарита была химиком. Очень хорошим химиком, писала докторскую диссертацию. Вам это известно.

– Что плохого в докторских диссертациях?

– В них самих ничего. Но она имела доступ к одной из лабораторий, где тестировала материал. Именно там она увидела документы, не предназначенные для ее глаз – ее по ошибке попросили их отсканировать, приняли без халата за секретаря.

Теперь молчал отец, не перебивал. Теперь впитывала каждое слово Форса я, кажется, даже не дышала. Он продолжил: – В тех документах значилась формула одного из самых опасных вирусов, когда-либо созданных людьми – ее собирались передать по назначению. Маргарита, от природы обладая любопытством и хорошим аналитическим умом, зацепилась вниманием за незнакомую структуру, принялась ее изучать. Даже сделала копию для себя. И когда разобралась в том, что это такое, когда сообразила, какой урон человечеству это может нанести, приняла решение изъять лабораторную колбу из запрещенного к доступу простых сотрудников отсека.

– Зачем?

– Затем, чтобы уничтожить. Но все последующие события в любой из просмотренных нами веток вариативности заканчивались одним и тем же. Маргариту вычисляли до того, как она покидала закрытую зону – дальше побег, неудачно разбитая посуда, вырвавшийся на свободу материал. И я не буду описывать вам началом катастрофы какого именно масштаба это становилось. Вирус, способный без периода инкубации передаваться, внедряться и действовать, вирус со смертностью в девяносто восемь процентов… Вы можете додумать сами.

– Но она его не создавала! – ревел отец. – Изымать надо было создателя!

– Создатели существуют и существовали во все времена. Созданных ими бактериологических оружий десятки и сотни видов, но не все они оказываются «на свободе». Изымать всех подряд создателей – это все равно, что пытаться изъять из человечества ген «злобы». Мы не занимаемся глобальной перестройкой ваших умов, мы предотвращаем конкретное развитие событий. Если бы не Маргарита, вирус – да, опасный, да, тотально-разрушительный по свойствам – остался бы в колбе и хранился в ней многие годы.

Тяжелая тишина. Гробовая.

Маргарита не была виновной. Она была умной и еще любопытной. С жилкой желания спасти человечество – в итоге это погубило ее саму. Печально, неправильно. На сердце пошевелилась и еще плотнее прилегла холодная плита. Наверное, Девенторы несправедливы, им вообще чуждо это понятие – они просто равнодушно выполняют свою часть договора. Нет человека – нет катаклизма. И никто из нас не знает, из чьей семьи этот человек пропадет в следующий раз. А повстанцы, избравшие Девенторов врагами, просто бьются за свою личную власть одной группировки над другой, им ситуацию никогда и ни за что не изменить. Круг Рицтон… Горько. Хотя не будь договора, как давно мы, разделившись на очередные коалиции и что-либо не поделив, поубивали бы друг друга?

– Она… мертва?

Он не принял то, что услышал. Отец. И никогда не примет, я знала, как не приму случившееся и я. И вопрос он задал очень тихо, потому что боялся услышать ответ.

– Мы не убиваем тех, кого изымаем. Мы изолируем их от общества и обеспечиваем им относительно… комфортные условия существования.

Шумный выдох, скрипнувшая ножка стула. И проклюнувшаяся надежда.

– Я… могу ее увидеть?

Тишина.

– Я сожалею. Но доступ к тем, кого изъяли, мы не предоставляем.

Странно на душе, тихо. Она вроде бы не мертва, но и как будто не жива. Где-то существует, но ее ни проведать, ни сказать, что мы помним, любим. Отец любит. Как-то неправильно все это, сложно.