Он – Форс

– Не навсегда. На месяц, два… Просто покататься, посмотреть мир. И, возможно, мы захотим осесть где-нибудь еще, не здесь. Если так не случится, вернемся – страсти к этому моменту утихнут.

Его предложение звучало той дорогой, на которую хотелось ступить – бесконечное полотно шоссе, запах салона любимой машины, еда в придорожных ресторанчиках, ночевка в отелях. Быть может, в палатке, на арендованной яхте, на вершине горы под открытым небом под звездами. Чтобы только теплый ветер, только запах травы и любимый мужчина рядом. Да, так выглядело мое счастье.

Вот только имелся в моем ботинке один виртуальный камешек, мешающий, впрочем, как настоящий.

– Я…

Сказала. И затихла.

– Что?

«Отец».

Я не произнесла это вслух, только подумала.

– Отец? – Крейден прочитал мои мысли.

– Да. Он останется… совсем один. – И поспешила оправдать свое смущение. – Я знаю, что наши с ним отношения далеки от идеальных, но все же я у него есть. И иногда, натыкаясь на меня в своем доме, он об этом вспоминает.

«А если я уеду, он потеряет себя. И весь смысл заодно». Да, люди взрослеют, отлепляются, перестают думать о других – должны, по крайней мере. Все верно. Однако мысль о том, что батя сдастся – сдастся где-то внутри по-настоящему, – не позволяла просто дать отмашку старту счастливой жизни, когда можешь уже не смотреть назад.

Глупо, наверное.

Но всерьез заставило беспокоиться меня в следующую секунду другое – взгляд Форса. Он смотрел не на меня, в сторону, и в прищуренных глазах шел процесс напряженного обдумывания. Чего-то. И это что-то было не то неприятным, не то тем, что ему не хотелось делать, «но надо», не то вовсе противозаконным.

– О чем ты думаешь?

Я даже отстранилась, силясь проникнуть за зеркальную перегородку, отделяющую меня от понимания возникшей в голове Крейдена темы.

И взгляд этот переполз на меня. Тяжелый, бетонный.

– Расскажу тебе завтра.

– Сегодня!

– Завтра. – Исчезла вдруг цементная кладка, будто растворилась, вернулось в глаза Крейдена привычное спокойствие. – У меня есть одна мысль, я обдумаю ее ночью.

– А я?…

– А ты узнаешь обо всем утром.

– А сейчас…

– А сейчас постель.

– Массаж, – согласилась я, понимая, что пояснений все равно не дождусь, – давно хотела тебе его сделать.

Как мужчины любуются красивой женской грудью, как млеют от прикосновений к ней, так и я касалась спины Форса. С таким же наслаждением гладила ее ладонями и взглядом, силилась промять литые мышцы – слишком плотные для моих рук. И жадно, чисто по-женски думала «моё», это все моё. Говорят, мужчины любят глазами, а женщины ушами. Врут. Женщины точно так же обожают в мужчинах красоту, и, если ее нет, никакие слова не помогут. А Крейден был великолепен.

Сложная татуировка мерцала под моими касаниями – поначалу не верилось, что это так. Но она подсвечивалась там, где выводил дорожку мой указательный палец.

– Что она такое? – спросила я удивленно. – Твоя татуировка…

– Энергетическая структура. Передатчик частот.

– Она… живая.

Усмешка от подушки, мол, во мне все живое. Да, конечно, но у других я подобного не встречала.

Пройтись по трапециям, вдоль позвоночника, не забыть погладить шею… Приятно, когда мужчина расслабляется под тобой, приятно чувствовать, как уходит его напряжение. Глаза Крейдена закрыты, лицо спокойно. Мои же мысли в процессе массирования бродили, где им вздумается.

– А ты тоже ходил в патрулях?

Сложно было представить его холодным, безмолвным, в плаще.

– Да. Но недолго. Для меня это скучно. Я… слишком живой.

Точно. Для меня Девенторы – те, которыми я их знала, – и Крейден слишком разнились.

– А твой отец… Он где-то здесь или на Рейне?

– На Рейне.

Хорошо, когда контроля нет близко. До сих пор во мне не проклюнулось желание знакомства с ним, и я боялась, что не проклюнется долго. Собственно, время покажет. Вещи не всегда кажутся такими, какими являются на самом деле.

– А тюрьма, – наверное, не тема для постельной беседы, но хотелось узнать больше, – она тоже на Рейне?

«Для тех, кого вы забираете».

Форс глаз не открывал.

– Их несколько. И нет, они все здесь, на закрытых территориях. Самая близкая из них в двадцать втором квадрате.

Я попыталась выудить из памяти хоть что-нибудь насчет квадратов, но, вероятно, то были Девенторские обозначения, не «наши».

– Ничего, что я спрашиваю?

– Спрашивай.

За окном давно темно; отец, наверное, дома, сидит в своем кабинете, перебирает бумаги. Или, может, закрыв глаза, просто отдыхает в кресле – он часто так делает вечерами. Ложится в полночь.

– А правда, что для заключенных созданы комфортные условия?

В ответ затянувшаяся пауза – значит, Крей подбирает слова.

– Для них… да. Относительно.

– А как это все выглядит изнутри? Их существование.

Он повернулся подо мной, лег на спину, и я оказалась сидящей на его бедрах. Возможно, ему не очень нравился этот разговор, но близость между нами настоящая, а не потому, что он когда-то пообещал «отвечать», и поэтому недовольства в его глазах я не видела. Лишь некоторое напряжение от того, что он знал – мне не очень понравится ответ.

– Представь… больницу. Чистую, стерильную, с металлическими дверями.