Он – Форс

Что ж, они, эти «изъятые люди», хотя бы физически живы. Маленькое, но облегчение.

А батя с Форстоном более говорить не желал. Ему, наверное, было сейчас очень тяжело.

– Отвезите меня домой.

– Вас отвезут. После того как пройдут в эфире девятичасовые новости, после того как толпа вокруг вашего особняка разойдется.

Я с грустью задумалась о том, что, может, нашего дома уже и нет. Может, одни горелые щепки, дым, если какие-нибудь идиоты все-таки докинули до крыльца «коктейль». Толпа всегда безумна. А правда оказывается далека от иллюзорных представлений. Она горькая, эта правда, как пилюля, которую не хочется принимать.

Батя вышел из кухни, прошел мимо меня с опущенной головой. На автомате, погруженный в свою печаль, накинул на плечи куртку, вышел постоять на крыльцо.

Я за ним не пошла, хотя хотелось. Знала, что он отгораживается в моменты горестных переживаний, не желает, чтобы кто-то видел его слабость.

Пятью минутами позже к нему присоединился Форстон, и я стала невольным свидетелем еще одного диалога.

– Передайте временно руководство вашей компанией Сэму Уолтону.

– Зачем?

Вопрос потерянный и злой – у отца боль теперь не успокоится долго. Для него Крейден и такие, как он, навсегда останутся виновными, потому что личное горе затмевает понятие далекого собственному сердцу «всеобщего счастья».

– Он разберется, как вывести филиалы из кризиса, приумножит стоимость акций, восстановит конгломерату репутацию. У него в голове хорошие экономические стратегии.

– Если я кому и передам управление, так это Генри Кэвендишу…

У меня скрипнули от ярости зубы.

– Я бы этого не советовал, – прохладный ответ Крейдена. – Кэвендиш уже давно уводит активы налево. Попросите финансовый отдел проверить отчеты за последний год, и вы обнаружите много интересного.

– Вы не можете этого знать!

– Могу. Я Девентор.

И возразить нечего. Ни мне, ни отцу. Хотя ему очень хотелось, если не возразить, то хотя бы огрызнуться.

– Я никогда никому не передаю…

– Пришла пора вам взять отпуск. Ваши физические параметры изношены, на пределе. Приведите в порядок сердце…

– С моим сердцем я разберусь сам!

– Я лишь дал совет.

На месте бати я бы к советам Форстона прислушалась, но отец очень давно разучился отдыхать. С тех пор как исчезла Маргарита, отпуск он не брал ни разу – жил на работе, ел на ней, пытался сохранить смысл жизни. Дома в одиночестве он его терял, терялся сам, впадал в черную душную апатию, боялся запить.

Более они не разговаривали.

В половине десятого к домику подъехала незнакомая машина; услужливый водитель распахнул дверь для пассажира. Отец подошел к авто, не взглянув на меня, не попрощавшись. Сел внутрь, отвернулся, стал смотреть в сторону. Наверное, раньше мне стало бы тяжело, кольнула бы очередная игла вины дочери, не оправдавшей ожиданий, но теперь настолько, насколько у меня получилось, я просто приняла его таким, каким он был. К тому же мне казалось, что он уже давно не зол – ни на меня, ни даже на Крейдена. Скорее, он по-мужски сдерживал раненые эмоции, чтобы они не пролились скупыми и нежеланными слезами по щекам.

Когда машина, качаясь на лесных ухабах, скрылась в темноте между стволами, я спросила Крейдена: – Он ведь вернется не к обугленным головешкам?

– Нет, – послышался ответ, – с вашим домом все в порядке. И почудилось мне недосказанной фраза: «Мы проследили».

*

(Dotan – Home II)

Крейден стоял, опершись руками на тумбу у окна, когда я обняла его со спины и поняла, что это своего рода фетиш. Что можно просто обнимать человека и понимать, что готов обнимать его всю жизнь, прижиматься щекой, дышать с ним в унисон. И застывать, как пылинка в солнечном свете, балдеть в невесомом полете, нежиться от чувств с полным сердцем и пустой головой.

Он чувствовал, что мне хорошо. Развернулся – провернулся в моих объятьях, – обнял в ответ, укрыл собой. И в комнате, где мы находились, застыла любовь, льющаяся из нас в мир, льющаяся из мира на нас.

– Всё, – спросила я тихо, – плохое закончилось? Теперь наступило то самое «жили долго и счастливо»?

Губы Форса – его достояние. Столь дразнящие, столь красивые в изгибе улыбки.

– Почти.

– Почти? – И мирные титры после напряженного экшн-фильма вдруг зависли на экране – кто-то нажал на пульте на паузу. – Почему «почти»?

– Шероховатости еще будут. – Ему не хотелось портить мой праздник души, но лучше правда, чем ее отсутствие. – На тебя остались обижены некоторые люди. Повстанцы, на которых ты наставляла пистолет. Они могут пытаться «отомстить» – некритично, но неприятно.

– Но ведь это они были неправы, не я?

– А им неважно, кто прав. Ты заставила их бояться, а страх у дураков перерастает в злость, заставляет их действовать.

– Может, нужно всех их…

«… убрать? Приструнить?»

Форсу нравился ход моих мыслей, потому что он усмехнулся. И да, наверное, он мог приструнить их всех, передать на свою черную коробочку-передатчик команду «обезглавить» еще пару идиотских организаций, но Девенторы – не бессмысленные мстители, я это понимала.

– Нам проще уехать, – мягко сказал он, – я давно хотел тебе это предложить.

– Уехать? Навсегда?