Он придет

– Это уж вам лучше знать. Все забрала полиция. Полагаю, они отдали их ее матери. Что вообще происходит? Вы что-то обнаружили или как?

– Ничего особо конкретного. Ничего, о чем можно было бы рассказать. Просто пытаемся свести концы с концами.

– Мне плевать, как вы это сделаете, – просто поймайте и накажите его. То чудовище.

Накопав в себе основательно протухшей фальшивой убежденности, я размазал ее по всему своему голосу.

– Обязательно!

– Не сомневаюсь.

От ее безоглядной веры мне стало неловко.

– Ракель, у меня сейчас материалы по делу не с собой. У вас есть под рукой адрес ее матери?

– Конечно.

Она продиктовала мне название улицы и номер дома.

– Спасибо.

– Вы планируете посетить родственников Илены?

– По-моему, было бы полезно поговорить с ними лично.

В трубке воцарилось молчание. Потом Очоа произнесла:

– Они хорошие люди. Но могут не пустить вас к себе.

– Такое и раньше случалось.

Она рассмеялась:

– По-моему, будет лучше, если я пойду вместе с вами. Я там почти что член семьи.

– А вам не трудно?

– Нет. Я сама хочу помочь. Когда вы туда собираетесь?

– Сегодня днем.

– Отлично. Я сегодня освобожусь пораньше. Скажу, что неважно себя чувствую. Заезжайте к половине третьего ко мне домой. Пишите адрес.

* * *

Жила она в скромном районе Западного Лос-Анджелеса неподалеку от того места, где в блаженном порыве сливаются автострады Санта-Моника и Сан-Диего, – районе многоэтажек, похожих на коробки из-под печенья и населенных теми, кому Марина-дель-Рей не по карману.

Ее было видно за квартал – она ожидала у бордюра, одетая в кроваво-красную креповую блузку, голубую джинсовую юбку и тисненые ковбойские сапожки. Забравшись в машину, закинула друг на друга смуглые ножки без чулок и улыбнулась.

– Привет.

– Привет. Спасибо, что присоединились.

– Да говорю же, я и сама хочу поехать. Хочу быть полезной.

Я поехал на север в сторону Сансет. По радио играл джаз – что-то несвязное и атональное, с соло на саксофоне, похожим на завывание полицейской сирены, и сбивчивым, как нитевидный пульс перед остановкой сердца, барабанным ритмом.

– Поищите что-нибудь другое, если хотите.

Ракель потыкала в кнопки, покрутила ручку и нашла сладкоголосую рок-станцию. Кто-то пел о потерянной любви и старых фильмах, увязывая все это между собой.

– А что вы хотите у них узнать? – спросила она, откидываясь на спинку сиденья.

– Не рассказывала ли им Илена что-нибудь про свою работу – особенно про того ребенка, который погиб на дороге. Или про Хэндлера.

В глазах у нее было еще множество вопросов, но она их так и не высказала.

– Расспросы про Хэндлера будут особенно чувствительными. Семье не нравилось, что Илена встречается с человеком, который настолько ее старше. И вдобавок, – тут Очоа запнулась, – с «англо»[69]. В подобных случаях у нас принято просто отрицать все происходящее, даже не признавая его существования. Это особенность культуры.

– В определенной степени это особенность любого человека.

– Может, разве что в определенной степени… У нас, латиноамериканцев, это выражено гораздо сильнее. Частично это католическая вера. А остальное – наша индейская кровь. Как можно выжить в таком Богом забытом краю, в котором мы когда-то жили, без отрицания действительности? Вы улыбаетесь и делаете вид, что он плодородный и изобильный, что там полно воды и еды и что пустыня – это не так уж плохо.

– Так вы думаете, мне дадут от ворот поворот?

– Не знаю. – Ракель сидела, положив руки на колени, как примерная школьница. – Думаю, мне лучше самой начать разговор. Круз – мама Илены – всегда меня любила. Может, я смогу пробиться… Но чудес не ждите.

Уж на этот-то счет она могла совершенно не беспокоиться.

* * *

Эхо-Парк – это кусок Латинской Америки, перевезенный на пыльные холмистые улицы, которые, подпертые облупившимися бетонными дамбами по обе стороны от бульвара Сансет, вздымаются между Голливудом и центром Лос-Анджелеса. Улицы здесь носят названия вроде Макбет и Макдуф, Боннибрей[70] и Лагуна, но никакой поэзией тут и близко не пахнет. К югу от бульвара они лезут вверх и сразу же ныряют в перенаселенное гетто Юнион-дистрикт. К северу – тоже идут в гору, обтекая небольшой парк с озером посередине, давший название району, и растворяются путаницей пересохших тропинок в неожиданно дикой зеленой глуши, нависающей над стадионом «Доджерс» и Элизиан-Парком, в котором базируется полицейская академия Лос-Анджелеса.