Он придет

Мы оказались в тесноватой гостиной, уставленной очень старой, но хорошо ухоженной мебелью. Здесь было тепло и темновато – окна плотно закрыты и завешены пожелтевшими портьерами под пергамент в обрамлении подвязанных по бокам кружевных занавесочек. Кружевные и тоже изрядно пожелтевшие салфеточки красовались на подлокотниках козетки и дивана, обитых темно-зеленым потертым бархатом, который кое-где залоснился и отсвечивал, как перья тропического попугая, и двух плетеных кресел-качалок. Над каминной полкой висела картина с изображением покойных братьев Кеннеди, обернутая черным крепом. Застланные кружевом приставные столики пестрели резными безделушками из дерева и мексиканского оникса. Еще здесь были два торшера с бисерными абажурами и гипсовый Иисус, который корчился в муках на беленой стене по соседству с вполне земным натюрмортом, изображающим соломенную корзину с апельсинами. Другую стену покрывали семейные портреты в вычурных рамках – здесь сразу бросалась в глаза большая выпускная фотография Илены, повешенная выше остальных. По стене прямо под потолком полз паук.

Из-за приоткрытой двери справа выглядывала полоска белого кафеля. Ракель подошла к ней и засунула голову в щель.

– Сеньора Круз?

Щель расширилась, и за ней показалась маленькая полная женщина с кухонным полотенцем в руке. Синее узорчатое платье без пояска, черные волосы с заметной проседью завязаны в узел на затылке и заколоты пластмассовым гребнем «под черепаху». В ушах серебряные кольца, красноватые румяна на щеках, подчеркивающие высокие скулы. Кожа на вид нежная и по-детски мягкая, как у тех пожилых женщин, которые в молодости были настоящими красавицами.

– Ракелита!

Она отложила полотенце, вышла к нам, и обе дамы надолго застыли в объятии.

Завидев меня через плечо Ракель, хозяйка дома еще улыбалась. Но ее лицо тут же закрылось, как сейф ломбарда. Женщина вывернулась у нее из рук и кивнула мне.

– Сеньор, – произнесла она со слишком заметной разницей и покосилась на Ракель, вопросительно приподняв одну бровь.

– Сеньора Гутиэрес.

Ракель быстро заговорила с ней по-испански. Я различил слова «Илена», «полисья» и «доктор». Закончила она с вопросительной интонацией.

Пожилая женщина вежливо слушала, потом покачала головой:

– No.

Некоторые слова на разных языках звучат совершенно одинаково.

Ракель повернулась ко мне:

– Она говорит, что знает не больше, чем уже рассказала полиции.

– А можете спросить ее про того мальчика, про Немета? Об этом они точно ее не расспрашивали.

Очоа повернулась было, чтобы заговорить, но тут же остановилась.

– Может, не будем так гнать? Давайте лучше сначала поедим. Пусть побудет гостеприимной хозяйкой, угостит нас…

Я и в самом деле жутко проголодался, в чем честно и признался. Она передала это сообщение миссис Гутиэрес, которая кивнула и вернулась в кухню.

– Давайте присядем, – предложила Ракель.

Я сел на тесную козетку, а она устроилась в углу дивана.

Сеньора вернулась с печеньем, фруктами и кофе. Спросила что-то у Ракель.

– Она хочет знать, может, вы хотите что-нибудь посущественней? Может, вы хотите домашних чоризо?

– Пожалуйста, скажите ей, что все и так чудесно. Но если вы считаете, что если я соглашусь на чоризо, это поможет разговору, то почему бы и нет?

Ракель заговорила опять. Через несколько секунд передо мной стояла тарелка с приправленными острыми колбасками, рисом, тушеной фасолью и салатом с заправкой из лимонного сока с маслом.

– Muchas gracias, señora. – Я набросился на еду.

Из их разговора я понял немного, но выглядело это как обычная женская болтовня. Обе постоянно прикасались друг к другу, похлопывали друг друга по рукам, поглаживали по щекам. Улыбались и будто бы совершенно забыли о моем присутствии.

А потом вдруг ветер переменился, и смех превратился в слезы. Миссис Гутиэрес выбежала из комнаты, скрывшись в своей кухне, словно в убежище.

Ракель покачала головой:

– Мы говорили про старые времена, когда мы с Иленой были совсем маленькими. Как играли в секретарш в кустах – делали вид, что у нас там есть пишущие машинки и письменные столы. Ей стало трудно про все это слушать.

Я отодвинул тарелку.

– Думаете, нам надо уходить?

– Давайте еще немножко подождем. – Она подлила мне кофе и еще раз наполнила свою чашку. – Так будет более уважительно.

Через дверь с москитной сеткой мне было видно, что светловолосая голова Рафаэля завалилась со спинки кресла набок. Рука упала вниз, так что пальцы скребли землю. Он пребывал где-то там, где нет ни наслаждения, ни боли.

– А про него она рассказывала? – спросил я.

– Нет. Как я уже говорила, проще все отрицать.

– Но как он может сидеть здесь и колоться прямо у нее на глазах, даже не пытаясь это скрыть?

– Она часто из-за этого плакала. Через какое-то время вам приходится смириться с фактом, что все идет не так, как вам хотелось бы. У нее в этом изрядный опыт, поверьте мне. Если вы спросите про него, то она наверняка скажет, что он просто болен. Как будто просто подхватил насморк или корь, и вопрос всего лишь в правильном лечении. Вы когда-нибудь слышали о курандерос?