Он придет

– Вот уж точно не на врачах. – Я едва сдержался, чтобы не добавить «дружочек».

– Скажете тоже! Просто удивительно – двадцать лет проучились, а здравого смысла… Я всего лишь бессловесный раб на зарплате, хотя и вправду знаю, где тут и что.

– Как-то не могу представить вас в роли рабыни, Кора.

– Ну, я не знаю… – Ресницы, густые и черные, как вороньи перья, целомудренно опустились.

Ей было уже хорошо за сорок, и в безжалостном свете люминесцентных трубок были прекрасно видны все эти года до последнего. Но Кора была неплохо сложена и по-прежнему довольно миловидна – одна из тех женщин, что сохраняют очертания юности, а не текстуру. Когда-то, сто лет назад, она и вовсе казалась мне девчонкой, веселой и упругой, когда мы с ней кувыркались на полу архива с историями болезни. Это был чисто одноразовый перепихон, за которым сразу же последовал взаимный бойкот. А теперь она опять вовсю флиртовала – память очистилась с ходом времени.

– Вас тут не обижают? – спросил я.

– Да вроде жить можно. Хотя сами знаете, что за публика эти врачи.

В ответ я лишь ухмыльнулся.

– Я тут вроде мебели, – сказала Кора. – Если они надумают переезжать в другой офис, то прихватят меня вместе со столами и стульями.

Я оглядел ее тело с ног до головы.

– Не думаю, что кто-нибудь примет вас за мебель.

Кора нервно рассмеялась и смущенно прикоснулась к своим волосам.

– Спасибо.

Вынужденная взглянуть на себя со стороны, она, видно, осталась недовольна увиденным, поскольку быстро переключила внимание на меня.

– Так зачем пожаловали?

– Да вот, подчищаю концы – несколько историй болезни надо закрыть, бумажки кое-какие написать… И с почтой разобраться. Запутался уже, кому отвечал, кому нет… По-моему, я получал извещение о просрочке уплаты больничного сбора.

– Не припомню, чтобы я вам такое посылала – наверное, кто-то из девочек… Меня не было месяц. Ложилась на операцию.

– Жаль это слышать, Кора. Всё в порядке?

– Женские проблемы. – Она улыбнулась. – Они сказали, что все обойдется.

Выражение ее лица говорило, что, по ее мнению, «они» были низкими лжецами.

– Рад слышать.

Мы сцепились взглядами. На какую-то секунду мне показалось, что Кора опять выглядит лет на двадцать – невинной и подающей надежды. Она повернулась ко мне спиной, словно желая законсервировать этот образ у меня в голове.

– Давайте посмотрю ваше личное дело.

Кора встала, выдвинула ящик черного лакированного канцелярского шкафа и положила на стол синюю папку.

– Нет, – сказала она. – У вас все уплачено. Через пару месяцев получите извещение за следующий год.

– Спасибо.

– Не за что.

Она вернула папку на место.

– Как насчет кофейку? – небрежно спросил я.

Кора посмотрела на меня, потом на часы.

– Перерыв у меня только в десять… Но какого черта, живем только раз, точно?

– Точно.

– Дайте я только загляну в комнату для девочек и немножко освежусь.

Она взбила волосы, подхватила сумочку и вышла из кабинета в туалет на противоположной стороне коридора.

Когда я увидел, что дверь закрылась, то сразу метнулся к канцелярскому шкафу. Ящик, который она выдвигала, был обозначен «Медперсонал А – Г». Двумя ящиками ниже я нашел то, что мне требовалось. Находка сразу же полетела в старый портфель.

Когда Кора вышла – взволнованная, розовая, симпатичная и пахнущая пачулями, – я уже ожидал ее возле двери. Подставил ей руку, и она взяла меня за локоть.

За больничным кофе я слушал ее рассказы. Про ее развод – семилетнюю рану, которая никогда не заживет, – дочку-подростка, сводящую ее с ума, наступая ровно на те же грабли, на которые она сама наступала в юности, проблемах с машиной, равнодушии начальства и вообще про то, сколько в жизни всяких несправедливостей.

Это было странное чувство – впервые по-настоящему узнавать женщину, в чье тело ты когда-то входил. Современные ритуалы спаривания – это прежде всего зашифрованная словесная игра, полная недомолвок и недосказанностей, и в ее горестных рассказах было куда больше интимности, чем в банальном раздвигании ног.

Мы расстались друзьями.

– Заскакивай как-нибудь, Алекс.

– Обязательно.

Я пошел к автостоянке, дивясь той легкости, с какой мне удалось нацепить плащ двуличности. Чем я всегда перед собой гордился, так это своей безукоризненной честностью. Но за последние три дня отлично овладел искусством тайной кражи, подглядывания, умалчивания правды, беспардонного вранья и манипулирования чужими эмоциями ради собственной выгоды.

Должно быть, ко всему этому у меня давно был тайный талант.

Я поехал в один уютный итальянский кабачок в Западном Голливуде. Ресторан только что открылся, и я был совсем один в своей кабинке в дальнем углу. Заказал телятину в винном соусе, лингвини с маслом и чесноком на гарнир и бутылку «Курз».

Шаркающий официант принес пиво. В ожидании еды я открыл портфель и изучил свою добычу.