Он приехал в день поминовения

— Завтра, хорошо? Да вы не беспокойтесь — я сам зайду. Но конечно, если вам неудобно…

Жерардина ушла, сильно обеспокоенная, и ее телефонный звонок на целый день испортил Плантелю настроение.

А Жиль вышел на второй этаж и не торопясь осмотрел все комнаты. Выбрал себе старинный секретер, несколько книжных полок, рамки для фотографий отца и матери.

— Извините, мадам Ренке. Не найдете ли минутку помочь мне?

Экономка тоже удивилась и забеспокоилась. Тем не менее спустилась вниз вслед за Жилем.

— Почему вы не распорядитесь, чтобы из гаража прислали рабочего. Он вам все поднимет.

— Потому что я предпочитаю поднять мебель сам.

В спальне она мельком глянула на фотографии, потом на Жиля, который показался ей теперь совсем другим человеком, и почти дружелюбно спросила:

— Вам больше ничего не надо? Внизу есть недурные коврики.

Жиль вместе с ней пересмотрел ковры, выбрал один. На лестнице ему встретилась тетя Колетта, направлявшаяся в город; в трауре и креповой вуали она выглядела еще более хрупкой.

Они довольно церемонно раскланялись и разминулись.

Часов в одиннадцать Жиль тоже вышел из дому и впервые после встречи с Армандиной у кладбищенской ограды оказался один на улице. Он постоял под сводом бывшей церкви, глядя, как выкатываются и вкатываются грузовики Мовуазена и суетится Пуано, управляющий с железным крючком вместо руки, так и не посмевший подойти к хозяину, которому его еще не представили.

Оттуда Жиль отправился на улицу Минаж, где жил доктор Соваже, любовник его тетки. Рынок торговал вовсю. Был большой субботний базар, и под аркадами узкой, плохо вымощенной улицы, стоя среди своих корзин, надсаживались горластые крестьянки.

Между зеленой лавкой и невзрачным галантерейным магазинчиком медная дощечка возвещала:

«Морис Соваже, врач.

Прием с 14 до 18, по субботам с 10 до 12».

Жиль собрался было позвонить, но заметил, что дверь приоткрыта, и на другой, эмалевой, дощечке прочел:

«Просьба входить без стука».

Миновав пахнущий аптекой коридор, он вошел в приемную, где уже молчаливо ожидали своей очереди шесть человек, и присел на стул у плетеного столика со старыми журналами.

Пациенты, не произнося ни слова, поглядывали друг на друга. Из-за двери доносились неясные голоса. Потом открывалась другая дверь, и пациент уходил. Доктор высовывал голову в приемную:

— Следующий.

На второй раз он заметил Жиля и нахмурился. Быть может, он уже видел его на улице в обществе Плантеля или Жерардины Элуа?

Очередь приближалась, и с каждым разом врач выглядел все более озабоченным. Это был шатен с длинными, зачесанными назад волосами, выразительным лицом и на редкость живыми глазами, которые, должно быть, везде привлекали к нему внимание. У отца Жиля был такой же взгляд, выдающий скрытое внутри пламя; вот почему он так часто смотрел в сторону или поспешно начинал улыбаться.

— Следующий.

Жиль вошел в кабинет в несколько подавленном состоянии и сразу почувствовал, что на душе у врача не легче, чем у него.

— Я не болен, — предупредил Жиль, останавливаясь посреди кабинета, такого же убогого, как и приемная. — Прошу извинить за беспокойство, но… — Губы дрожали у него так, что он лишь с трудом договорил спокойным тоном: — Я пришел просить вас вернуть мне ключ.

Не сама ли простота, с какой было выражено требование, заставила врача потерять голову? Он затравленно оглянулся, подошел к одной из дверей, резко ее распахнул и вполголоса, словно стесняясь своих слов, пробормотал:

— Извините. Моя жена имеет привычку подслушивать.

Плантель-сын рассказывал об этом Жилю.

Мадам Соваже вот уже много лет калека и передвигается по квартире в коляске с ручным приводом. Мало-помалу ревность ее приняла болезненные формы, обострилась настолько, что несчастная проводит целые часы у дверей мужнего кабинета, ловя каждый доносящийся оттуда звук.

— Садитесь. Прошу прощения, но… Но у меня нет ключа, клянусь вам. Не понимаю, с чего вы взяли…

— Однако вы знаете, о каком ключе идет речь, не так ли?

И тот и другой дрожали: доктор — из-за своего неуравновешенного характера; Жиль — потому, что испугался собственной смелости.

— Предполагаю, что вы намекаете на ключ от сейфа.

— Разве сегодня ночью вы не пытались завладеть им? Подходя к этому дому, я опознал вашу машину.

Врач понурил голову. Чувствовалось, что он колеблется. Что, если в комнате Жиля, а затем в спальне Октава Мовуазена действительно побывал кто-то другой? Не Колетта ли?

— Послушайте, месье, я не знаю, что вам наговорили эти люди…

— Какие люди?

Блестящие глаза Соваже впились в молодого человека. Лицо его выражало удивление и еще что-то — может быть, нерешительность, может быть, первые признаки симпатии.

— Из синдиката.

Врач снова подошел к двери, проверяя, не подкатила ли к ней больная свою коляску.

— Бабен, Плантели, сенатор, мэтр Эрвино и прочие.

— Почему вы называете их «синдикатом»?

Опять та же нерешительность — желание что-то сказать и боязнь заговорить.

— Правда ли, что ваши родители были… были артистами мюзик-холла?

— Правда.

— Значит, вы ничего не понимаете в делах и никогда не общались с подобными людьми?