Он приехал в день поминовения

Телефон звякнул. Из приоткрытой двери гостиной вылетела Алиса и повисла у мужа на шее.

— Подружки звонили, — чуточку сконфуженно объяснила она.

И Жиль понял, что Алиса сама позвонила своим бывшим сослуживицам по фирме «Пюблекс».

— Надеюсь, никаких дурных вестей?

— Особенно дурных — нет.

— Ты весь промок. Скорее снимай пальто. Марта, шоколад и пирожные.

Полднях Алиса распорядилась сервировать на передвижном столике. Жиль заметил также, что она поменяла местами многие вещи, а на столе лежат восточные папиросы. Когда он уходил, их не было.. Наверно, она посылала за ними прислугу.

— Ты не рассердишься, если я буду курить?

— Нет, дорогая.

— Даже если это обойдется тебе недешево? Пачка-то двадцать два франка пятьдесят…

Наблюдая, как она разыгрывает из себя даму, Жиль терзался угрызениями совести. Он злился на себя за то, что так сдержан и неласков с женой, ставил себе в вину даже свои тайные тревоги.

— Я не велела включать свет и запирать ставни. Мне нравится, когда на улице дождь, а дома так уютно. А тебе?

Она подбежала к кушетке и забилась в уголок. Жиль подсел к ней. Это был их час — три с лишним месяца они каждый день встречались в парке в это время.

— Представляешь, Жиль, как там было бы весело в такую погодку! Ты хоть доволен?

— Да, доволен.

Он сидел, прижавшись к ней, чувствуя щекой ее горячую плоть. Алиса надушилась, но он все не решался ей признаться, что не любит духов.

Марта, в белом фартуке, принесла шоколад и придвинула к ним столик на колесах.

— Погоди. Я только зажгу лампу на рояле. Абажур у нее розовый, и тут станет еще уютней.

Алиса вскочила с проворством молодого животного, при каждом движении обнажая свое юное нетерпеливое тело.

— Много тебе шоколаду? Пирожное с кремом или без?

И когда она вновь очутилась в объятиях Жиля, когда ее волосы защекотали ему щеку, он отвел глаза и стал рассматривать гостиную.

Мебель в ней была старинная, блестящая; ковер и обои — блеклых тонов. Он вспоминал такие же гостиные, которые ему подчас удавалось видеть с улицы зимой, в час, когда в городах еще не запирают ставни. Он украдкой заглядывал туда и возвращался к себе в гостиницу или за кулисы мюзик-холла, где вечно гуляют сквозняки.

— Тебе не хочется говорить? — шепнула Алиса.

— Мне хорошо…

Она не ошиблась. Жиль думал. Он всегда думал. Еще в детстве — мальчик он был худой и бледный, хотя никогда не болел, — про него говорили: «Он слишком много думает».

Это была не его вина. С кем он стал бы играть? Когда его родители случайно задерживались в каком-нибудь городе и Жиля на несколько месяцев отдавали в школу, он чаще всего не понимал языка одноклассников. Одевался не так, как они. Вел себя по-другому. Словом, оставался иностранцем.

Затем семья перекочевывала, и все начиналось снова. Жиль общался только со взрослыми. И эти взрослые были не такими, как остальные, у которых дом, семья, упорядоченная жизнь.

Разговоры у них шли о контрактах, об импресарио. Особенно о последних, об этих людях, которые водят за нос, обманывают, грабят артистов и с которыми тем не менее надо быть любезным…

— О чем ты думаешь?

— О тебе.

Это была почти правда. Об Алисе он тоже думал. Он всегда был беден, вокруг него все говорили о деньгах; поэтому он поверил, что бедная девушка должна быть в известном смысле человеком одной с ним породы.

Он, например, предполагал, что в домике на улице Журдана ему будет не менее уютно, чем у себя. Но вчера он побывал там и почувствовал себя таким же чужим, как у тетушки Элуа.

Только что Алиса произнесла странные слова: «Это забавно… Он у меня пай-муженек».

Жиль силился подавить в себе обиду. Во всем виноват только он. Алиса такая от природы. И он сам ее выбрал.

— Когда это ты купил себе скрипку? У тебя ее не было, когда ты слез с норвежского парохода, верно? А сейчас я заглянула в шкаф — лежит.

Да, это была не отцовская скрипка — ту, вместе с остальными пожитками, Жилю пришлось продать в Тронхейме, чтобы расплатиться за похороны. Эту же он купил две недели назад и попробовал ее всего один раз, наверху, у себя в спальне.

— Сыграй мне что-нибудь, Жиль.

Он согласился, и Алиса из полутьмы с новым восхищением воззрилась на него.

— На рояле ты тоже играешь?

— Да, на рояле и на кларнете. И даже на саксофоне.

Жиль сходил за инструментами, которыми недавно позволил себе обзавестись, и принялся играть цирковой репертуар — излюбленные мотивы музыкальных клоунов и пьесы, сопровождающие выступления жонглеров. Еще ребенком, когда в программе получались «окна», он не раз выходил на сцену в матросском костюмчике с большим белым вышитым воротником.

Умел он и кое-что другое. Конечно, не то, чему обычно учат детей. Например, он знал почти все отцовские фокусы, и тут уж его длинные бледные руки служили ему как нельзя лучше.

— Смотри, я беру ложку. Она у меня в руке, так? Ты уверена? Ошибаешься. В руке у меня ничего нет, а ложка у тебя за спиной на кушетке.

Жиль смеялся. Щеки у него слегка разгорелись, как у детей, захваченных игрой и забывших обо всем на свете. Алиса никогда не видела его таким.

— Еще что-нибудь!

— Тогда мне нужна колода карт.

— Они в столовой, в буфете.