Она доведена до отчаяния

В ту ночь мне приснился сон, в котором Данте принял у меня роды на заднем сиденье машины. Он перерезал пуповину ржавыми ножницами, а незнакомые люди смотрели, приплюснув лица к стеклам машины. Вита Мэри оказалась разговорчивой светловолосой малышкой. Я сразу ее полюбила, но даже в моем сне на одной любви далеко было не уехать. Прямо у меня на глазах она съежилась и покрылась коркой, превратившись в леденец из кленового сиропа. «Съешь ее», – настаивал Данте. Я так и сделала.

Но когда я проснулась и включила ночник, он, спящий, показался мне очень красивым и нежным. Ведь еще в первую ночь он спросил о противозачаточных – ясно обозначил свою позицию с самого начала, каким бы негодяем я его сейчас ни выставляла. Это моя ложь привела меня в эту ситуацию, а не Данте. Но без лжи я вообще не попала бы сюда. Если я не пережившая мучительный разрыв с парнем художница-акварелистка с прической под Фэрру Фосетт, тогда я Долорес, которую все бросают.

Я выбралась из постели и забегала по комнате. Уйдя к себе в квартиру, я написала два списка:

Что я люблю в Данте:

1. Его руки

2. Его голос

3. Секс

4. Его преданность своей работе

5. То, что он меня тоже любит

6. Он сделал меня новым человеком

Что я любила бы в Вите Мэри:

??????????????

Увидев это – черной пастой по линованной странице, – я ясно поняла, что не смогу его бросить, даже ради дочки. Пока Данте меня любит, я – новая личность, Золушка, Фэрра, живущая с парнем, на которого вешается целый спортзал старшеклассниц. У меня есть работа, ежемесячные счета, нормальная сексуальная жизнь. Мои ноги подкашиваются от любви. Я слаба.

В «Наших телах и нас самих» говорилось, что некоторые женщины приходят с подругой для моральной поддержки.

– Алло, Тэнди, – сказала я. – Это Долорес, с работы.

– О, привет. – Слышно было, как она выдохнула сигаретный дым.

– Ты же свободна, да?

– Если ты насчет поменяться сменами, я не могу.

– Нет, я по другому делу. Хотела спросить, можно ли с тобой поговорить.

– О чем?

– Да так, ни о чем особенном. Можно по магазинам пройтись.

– Где?

– Да мне все равно. В том же Бёрлингтоне хотя бы. Просто, понимаешь… В универсаме всегда такая суматошная обстановка, а можно ведь сесть и поболтать. По-моему, у нас с тобой много общего.

– Я сейчас обедаю, – сказала она.

– О, ну, не буду тебя задерживать. Увидимся на работе.

– Ага.

Наутро после Рождества Данте загрузил «Фольксваген» вещами и привязал на крышу лыжи. Вчерашний день был тихим и тянулся бесконечно. Мне он подарил серьги с перегородчатой эмалью, маленького фарфорового кита и новую любовную поэму собственного сочинения.

Я хотела бы осыпать его тысячами драгоценных даров, но в своем смятении и обиде успела купить только один: пуховую лыжную куртку, красную, как кровь. Куртка словно надулась, когда Данте вынул ее из коробки и развернул.

– Извини, – сказала я.

– За что?! Отличная парка! Прикалываешься, что ли? Слушай, я еще могу все отменить и остаться здесь.

Я покачала головой.

– И не звони мне. Не хочу ждать телефонный звонок.

– Ладно, – согласился он. – Вернусь в понедельник в конце дня, зависит от трафика и погоды.

– Если ты передумаешь или у тебя хотя бы возникнут сомнения, ты обязательно должен мне позвонить, – сказала я. – Не удерживайся от звонка, если решишь, что все-таки хочешь ребенка.

– Слушай, – сказал он, – ты сейчас не в состоянии мыслить ясно. Доверься мне. Мы поступаем правильно. В том, что случилось, нет ничьей вины, но это аморально давать жизнь случайной ошибке только потому, что…

– Хорошо, хорошо, – перебила я. – Не нужно все это повторять.

Он притянул меня к себе.

– Знаешь, о чем я подумал? Нам надо пожениться где-нибудь на побережье, в Мэне, например. Давай этим летом? В июне или в начале июля?

Я смотрела, как его подбородок двигается вверх-вниз с каждым словом.

– Не знаю, – проговорила я. – Я сейчас ничего не знаю.

Чедли улетел во Флориду провести Рождество с семьей своей дочери. Весь день я пролежала в кровати, слушая шаги миссис Уинг над головой. Я знала, что если буду долго раздумывать, то не решусь это сделать.

Почти полное отсутствие волос у миссис Уинг меня испугало – я никогда не видела ее без черного паричка.

– Я как раз хотела выпить чашечку «Эрл Грей», дорогая. Входите, составьте мне компанию.

Мы выпили чаю на веранде. Под солнцем ее кожа просвечивала сквозь реденькие белые волосики, розовая, как внутренняя сторона ракушки.

– Миссис Уинг, – начала я.

Она подождала, пока я перестану плакать, накрыв мои руки своими.

Миссис Уинг продолжала крепко держать меня за руку и в приемной клиники. Мы были здесь одни.