Она доведена до отчаяния

– Я однажды думала, что беременна, – сообщила она. Я смотрела на хромированный подлокотник стула, разглядывая свое искаженное отражение. – Оказалось, ложная тревога. Мистер Уинг всегда надевал… профилактику. Он никогда об этом не забывал. Тогда нельзя было заявить, что не хочешь детей. Люди должны были думать, что вы пытались, но не получилось.

Пришла прикрепленный ко мне консультант с качающимся понитейлом.

– Вам лучше подождать тут, – сказала она миссис Уинг. – А я за ней хорошенько присмотрю.

Оперирующий врач оказалась женщиной, чью магнитофонную запись я слушала – она еще говорила, что не принимать противозачаточные означает принятое решение завести ребенка. Пока она бубнила, я смотрела на ее большие, в трещинах, руки. Она сказала, что лучше объяснить процедуру, как она будет проходить, чтобы у меня не было страха перед неизвестностью.

– У вас остались вопросы или можно начинать?

– Нет, – ответила я. – Я ненавижу себя за то, что делаю.

– Вы не готовы продолжать?

– Я готова продолжать. Я только хочу, чтобы вы знали – я ее очень люблю, хотя и делаю с ней такое.

Врач молча смотрела на меня.

– Давайте, – решилась я. – Я готова. Готова.

– Сейчас я вставлю расширитель. Хотите посмотреть, какой он?

Я покачала головой.

– Вопросы есть?

– Это больно?

– Не больно, но вы почувствуете давление, – сказала мне консультант. Глаза у нее были сочувственные, но когда она взяла меня за сжатые кулаки, ее руки были холодные, как медицинские инструменты.

– Сейчас я обезболю шейку матки новокаином, – произнесла врач.

Я представляла, что взвою, завоплю и остановлю процедуру, но я просто лежала без всяких эмоций и позволяла этому случиться. Мне представлялся Данте высоко на его горе, в блестящей красной парке на фоне белого снега и голубого неба. Однажды в постели, после занятия любовью, он рассказал, что ему больше всего нравится в катании на лыжах.

– Чистая, дистиллированная тишина, – говорил он. – Только шорох лыж. – Он коснулся моей руки и прошипел: – Шохх, шохх.

Я оказалась на склоне горы и увидела, как Данте вспарывает снежную целину, наслаждаясь шорохом лыж.

– Сейчас Кэрол начинает аспирацию. Это займет примерно пять минут.

Прибор гудел громче, чем мне хотелось, заглушая шорох лыж Данте. Тело ничего не чувствовало, даже обещанного давления.

Я где-то читала, что самки китов хорошие матери. Их детеныши рождаются хвостом вперед, и матери выталкивают их на поверхность сделать первый вздох. А мертворожденных они носят на спине, пока те не растворятся в воде и не сольются с океаном. Я не понимала, сон это или явь. Совсем близко ко мне оказался огромный мертвый глаз моей китихи, как в тот день, когда я к ней подплыла. Интересно, что клиника делает с тканями, оставшимися в трубке отсоса? Где упокоится Вита Мэри?

– Как вы себя чувствуете? – спросила консультант. – У вас хватит сил сесть и вернуться к реальности?

Врач выписала мне два рецепта – на противозачаточные таблетки и на тетрациклин, чтобы предотвратить инфекцию. Пока она заполняла бланки, я сидела в лавандовом «Кадиллаке» миссис Уинг и справлялась с судорогами, всякий раз вдавливаясь в серое кожаное сиденье.

– В жизни все бывает, – успокаивала я себя. – Ты это переживешь.

Мимо прошел мужчина, катя перед собой младенца в коляске. Я ссутулилась на сиденье, спрятав от него лицо, и приняла новую судорогу.

Вернувшись в машину, миссис Уинг подала мне пакет. Внутри были таблетки и подарок: пакетик лакричных полосок. Я положила одну в рот и принялась жевать, удивляясь, каким вкусным что-то кажется, когда жизнь превращается в дерьмо. Я жевала и жевала, глотая сладкую лакричную слюну, не в силах отказаться от незаслуженной сладости.

Данте появился в соответствии с графиком – в семь часов вечера в понедельник, такой обветренный и здоровый на вид, что глядеть ему в глаза было невозможно. Он бросил мягкую сумку посреди квартиры, сел на кровать и крепко обнял меня на минуту. Я его ненавидела.

– Как ты справляешься? – спросил он.

– Нормально.

– Ты его сделала?

– Кого его? Скажи нормально.

– Сделала?

– Назови словами.

– Аборт сделала?

– Да.

Он взял меня за подбородок и повернул голову так, что мне пришлось на него посмотреть.

– Я тоже скорблю, чтобы ты знала, – сказал он. Но позже он забыл о своих словах и распаковывал вещи, что-то насвистывая.

На Новый год мы спали и играли в скрабл. Данте сварил овощной бульон, испек ароматный хлеб и собрал грязную одежду в прачечную.

– Что это? – поинтересовался он, доставая из корзины бутылку игристого вина.

Мы пили его из горлышка, сидя у стиральной машины и глядя, как наша одежда крутится в барабане. Заглушая кондиционер, включенный на обогрев, радио перечисляло лучшие песни года.

– Эй, Домоводство, – позвал Данте. – Кстати, с Новым тебя, семьдесят седьмым годом.

– Тебя тоже, – отозвалась я.

Он снова отпил вина.

– Знаешь, о чем я подумал?

– Ну?

– Что нам не нужно ждать, а лучше пожениться как можно скорее. Что скажешь?

– Данте, а почему ты меня так называешь? – спросила я.

– Как?

– Домоводством?

Он пожал плечами:

– Не знаю, просто дразню. А что?

– Мы с тобой поэтому вместе?

– В смысле?