Она доведена до отчаяния

– Я отчищаю твой унитаз, слежу, чтобы у тебя были чистые простыни…

Он вздохнул и снова отпил вина. И еще, и еще. Я пошла в дом складывать одежду.

Когда я вернулась, радио передавало песню Рода Стюарта, прошлогодний хит номер один:

«Расправь свои крылья и впусти меня…»

Данте допил вино.

– Мы вместе, потому что у нас любовь, – сказал он.

Это был ответ, которого я ждала, на который напрашивалась. Всю дорогу домой я сидела и гадала, почему мне этого недостаточно.

Свадьбу назначили на день рожденья Джорджа Вашингтона – записались к мировому судье и заказали заднюю комнату в ресторане «Лобстер пот». Пола из школы с восторгом согласилась за себя и за Бумера стать свидетелями на нашей свадьбе и даже Эшли припрягла в качестве цветочницы. Я решила надеть свое сине-серебряное платье и заказала бутоньерку из желтых роз, чтобы прикрыть пятно от пунша.

Весь январь я готовилась к свадьбе, убеждая себя, что поступаю правильно. В худшие дни, когда пришлось отпрашиваться с работы под предлогом болезни, я притворялась, что Вита Мэри неуязвима, что она каким-то образом пережила все манипуляции и по-прежнему существует внутри меня. Я чувствовала всепоглощающую усталость беременных, она поселилась во мне и не желала отпускать. Иногда, в пятнадцатиминутный перерыв в универсаме, я засыпала на пластмассовой тахте с горящей «Мерит» в пальцах (я снова начала курить, но только на работе). Восхождение на холм требовало таких невероятных усилий, что я падала на диван и просыпалась, когда Данте начинал греметь кастрюлями и сковородками, готовя ужин, который обещала приготовить я.

– Ты снова куришь, – спросил он однажды ночью в постели. – Да?

– Одну сегодня на работе выкурила.

– Волосы табаком воняют. Всякое желание пропадает.

Это ничего не меняло: после аборта я избегала секса. В единственный раз, когда это случилось, пенис показался мне вакуумным шлангом, желающим высосать нашу жизнь. «Я пока не готова», – сказала я Данте. Он ответил, что понимает и готов проявить терпение, а всю страсть направит на стихи и будет ждать от меня сигнала. Но через несколько дней он получил отказ от первого литературного журнала, не пожелавшего напечатать «Любовь/Нас», и начал хлопать дверцами и швыряться вещами. Глядя на меня, он качал головой.

– Вот лежат монсеньор Фрустрация и сестра Мэри Целомудрие, самые ненормальные жених и невеста Америки, – произнес он в ту ночь в постели.

Но Данте по-своему баловал меня, покупая мне цветы, травяные чаи и книги, которые я так и не смогла заставить себя прочесть. В конце января он просидел со мной восемь вечеров подряд, глядя по телевизору «Корни».

Мне ужасно хотелось рассказать, что я чувствую, но эти переживания были переплетены с другими младенцами – с моим братом Энтони-младшим, ребенком Риты Спейт и с моим собственным пребыванием в качестве зародыша в бассейне Грейсвуда… Я уже не сомневалась: секреты – единственный способ общаться с Данте. Я открыла ему всего одну тайну («Данте, я беременна»), и это стоило мне Виты Мэри.

Тогда же он написал новое стихотворение о женщине, которая уменьшила своего мужа и посадила его в птичью клетку.

– И в чем тут смысл? – спросила я.

– Это аллегория. Видимо, я пытаюсь сказать, что чувствую себя умаленным.

Не настолько умаленным, как Вита Мэри, подумала я. Но вслух произнесла только, что он обещал быть со мной терпеливым.

– Я терплю, – сказал он. – Но мне, черт побери, начинают надоедать эти слезы и сопли каждый вечер.

Я закрыла руками мокрое лицо.

– Я ничего не могу с собой поделать, Данте. Она росла во мне, я ее даже назвала!

– Назвала зародыш, – поправил Данте, – а не «ее». Зачем ты так с нами поступаешь?

– Извини, я знаю, что веду себя ужасно. Я исправлюсь.

Он массировал мне спину, чтобы меня перестало трясти. Когда он потянул наверх мою фуфайку и лизнул соски, мне удалось не закричать. Позже, между его оргазмом и его отходом ко сну, Данте пробормотал:

– Видишь? Вот как хорошо тебе стало, когда мы заставили жизнь продолжаться.

– Угу, – согласилась я. – Поспи.

Мне удалось не разболтать Данте ее имя. После той ночи я держала в секрете и свое горе, сосредоточившись на новой роли – будущей невесты.

Его родители приехали на трейлере «Виннебаго» за два дня до свадьбы. Данте с отцом выгрузили их подарок – кресло «Ла-зи-бой», внесли в нашу квартиру и поставили посередине, точно припарковали «Бьюик». Я избегала присаживаться на него – «Ла-зи-бой» напоминало мне кресло в кабинете доктора Шоу, где мне приходилось сидеть и говорить правду.

Дэвисы были румяные и по-деревенски простые, в спортивных нейлоновых куртках; глядя на эту пару, ни за что не догадаешься, что их брак когда-то оказался под угрозой из-за «здорового левака» мистера Дэвиса. Данте походил на мать, а не на отца, отчего у меня почему-то немного отлегло от сердца. Миссис Дэвис изо всех сил мне улыбалась, сверкая золотыми мостами и растягивая лоснящиеся виниловые щеки. Она сказала сыну, что я «абсолютный бриллиант», и напомнила, каким тонким психологом она всегда была. Родители звали Данте Чирикалкой.