Она доведена до отчаяния

В коробке оказался атласный китайский халат – оранжевые цветы на переливчато-синем фоне.

– Какого черта ты плачешь-то? – спросила она. – Ну, перестань, перестань.

Я вынула халат из коробки, и он развернулся до пола.

– Такой красивый! Ах ты, паразитка! Мы же договорились не тратить больше десяти долларов с носа. Теперь у меня на душе еще гаже.

– Да брось, – отмахнулась Роберта. – Джонни из ресторана купил его для меня в Нью-Йорке за полцены.

На теле халат ощущался прохладной гладкостью. Мы с Робертой с удовольствием поглаживали ткань.

Я рассказала ей о любовнике мистера Пуччи.

– Если это та дрянь, она же заразная. Тогда у этого учителя она тоже есть.

– Мне страшно, – сказала я.

– Ну, ты никак не могла ее подцепить, ты же только в дом к ним заходила.

– Не от этого. Мне страшно, что она вообще существует – и что она рядом. Он так и стоит у меня перед глазами – высохший, как узник концлагеря.

Мы взялись за руки и крепко сжали пальцы.

– Роберта! – позвала я.

– М-м?

– Ничего. Я рада, что ты здесь.

Тайер Китчен починил потолок за три с половиной сотни в январские каникулы, целую неделю халтуря вечерами. Иногда я с порога смотрела, как он забивает гвозди, поднимает «Шитрок» или звучно ходит по комнате на рабочих ходулях со стальными пружинами, насвистывая под записи Боба Седжера и Спрингстина. Делая перерыв, он ставил таймер от плиты на пятнадцать минут и усаживался на табуретку. Я сидела рядом, но говорил в основном он.

– Понимаешь, и без того сложно, когда у него под мышками выросли волосы, и я начал замечать корку на его трусах, когда стираю белье. Он же наполовину черный, и от этого вообще хоть кричи. Трудно пацану, понимаешь? В последнее время что-то он зациклился на этнической теме – болтается с «черными братьями» у развилки шоссе. Выходит из себя, если я, забывшись, назову его Артур, а не Джамал, а то требует называть себя Чилли Джей. Это его рэп-псевдоним.

– А как же его мать, она разве не здесь живет?

– Клаудия? Нет, она в округе Колумбия. Джамал живет у нее летом – обычно в августе, но терпеть этого не может. Заявляет, что все «Макдоналдсы» штата Вашингтон разбавляют молочные коктейли водой, но мне кажется, ему там просто одиноко. У Клаудии убийственный рабочий график, так что пацан торчит в квартире перед видиком… Понимаешь, мы бесим друг друга до безумия, но и любим. Чилли Джей – мой мальчишка.

– Я тоже в разводе, – сказала я.

– А дети есть?

Я покачала головой.

– Должно быть, он законченный дурак.

– Кто?

– Парень, который тебя упустил.

Это замечание застало меня врасплох. Только спустя несколько секунд я обратила внимание на сработавший таймер.

– Ты что, влюбилась в этого дылду, который чинит потолок? – спросила вечером Роберта, услышав, как я напеваю «Против ветра», помогая ей надевать пижаму.

– Не смеши, – ответила я. – С чего ты решила?

– Потому что ты уже неделю ходишь по дому, как обкуренная.

– Значит, краска токсичная, – нашлась я.

В начале весеннего семестра я договорилась в магазине, что буду работать меньше часов, и записалась еще на два курса: психология 112 и «Ее история: феминистский взгляд на прошлое».

– Я не хочу идти на экономику, мистер Бухбиндер, поэтому с моей стороны нечестно позволять вам и дальше платить за мою учебу, – сказала я, отпихивая второй конверт с деньгами.

– Не заставляй девочку, если она не хочет, – поддержала меня миссис Бухбиндер.

– Ты в это не лезь, Ида, – одернул ее Бухбиндер. – Это наше с ней дело.

Я улыбнулась при слове «девочка». Мне было уже тридцать три.

Элисон тоже записалась на «Ее историю». Она уже успела порвать с бойфрендом, забросить сценарий с Боем Джорджем в печку и родить Шиву, бутуза весом четыре с половиной килограмма. Я навестила их однажды с подарком – уютным рюкзачком, в котором младенец может спать на материнской груди, а мамаша – продолжать жить своей жизнью. Рюкзак стоил тридцать девять долларов девяносто девять центов – сущее мотовство, но это единственное, что мне захотелось ей подарить. Мы с Элисон прочли инструкцию, и она примерила рюкзак, прежде чем я ушла.

– Ух ты, ощущения просто первобытные, – восхитилась она. – Как после Третьей мировой.

Единственный мужчина в классе «Ее истории» продержался всего две недели. Иногда вечернее занятие превращалось в семинар по групповой терапии, хотя лично я помалкивала. Чем больше соученицы делились своими историями и повышали друг дружке самосознание, тем больше меня ужасал наш с Данте брак. Я справилась в библиотеке, что такое экзистенциализм. Если я правильно поняла теорию, я виновата в наших неудачах не меньше Данте. «Твоя семья – Роберта, – сказала я себе. – Она все, что тебе надо. Ты ведешь аутентичную жизнь».

Тайер по вторникам и четвергам учился обрабатывать тексты на компьютере. Иногда мы сидели в рекреации за одним столом, но когда он заводил речь о новых фильмах или ресторанчиках, о которых он слышал хорошие отзывы, я перебивала, жалуясь на загруженность.

Однажды вечером я не выдержала – меня просто втянули в общий разговор.