Она доведена до отчаяния

Мальчик – я не могла вспомнить его имени – делал сальто, крутился и вертелся по всему заснеженному крыльцу, ни разу не поскользнувшись. Тайер же был просто катастрофой – он с кряхтеньем повторял одно и то же неуклюжее па. Плохо рассчитанный пинок одного из его подкованных рабочих сапог отправил три столбика перил в сугроб.

– Эй! – возмутилась я.

В конце песни пацан с щелчком остановил запись и заговорил, прищелкивая пальцами:

– Привет, я Джамал, Круче меня только яйца, Мне на шею Красавицы пачками бросаются…

– Тебе сколько лет, двенадцать? – перебила я. – Не смеши мои тапочки!

Тайер смотрел на руку сына, пытаясь поймать момент и защелкать пальцами в унисон.

– Да уж. Переходи к главному, балда, – сказал он, тяжело дыша.

– Так вот, здесь стоит Тайер И молится Богу, Чтобы ты была его леди, Все по чесноку…

– Мне во вторник доклад сдавать!

– Мой старик крутой, И он не тупой, О тебе целыми днями мечтает И слюной истекает…

– Хорошо, – сдалась я. – Один раз. Я приду на ужин только один раз. После того, как сдам доклад. И не забудьте, я вегетарианка.

Тайер расплылся в дурацкой улыбке и щелкнул на меня пальцами.

– Скажи, она прелесть? И мяса не ест.

Джамал покачал головой:

– Ох, и втюрился он в тебя, мамаша. Совсем пропал мужик.

– Я тебе не мамаша, – притворно нахмурилась я, закрывая дверь. – И не забудьте починить перила!

Вернувшись за стол к своим карточкам, я долго не могла справиться с улыбкой.

Я напугала мистера Пуччи, позвонив ему в дверь посреди ночи. На его лице читался страх, который быстро сменился узнаванием и любопытством.

– Долорес?

– Простите, что так поздно, – сказала я. – Я вам вот это привезла.

Он взял у меня из рук африканскую фиалку и долго смотрел на нее, вертя горшок. Потом листья и цветы задрожали. Я обняла плачущего мистера Пуччи.

В первую из наших ночных поездок мы с ним в основном молчали. Я крутила руль левой рукой, а правой держала руку мистера Пуччи. Мы слушали записи криков китов, переворачивая кассеты снова и снова. Мистер Пуччи сказал – киты его успокаивают.

К концу второй недели у нас сложилась система, которую любой из нас мог запустить одним телефонным звонком. Мистер Пуччи ждал меня на крыльце, сидя на садовом стуле, упаковавшись от холода в тренчкот и нахлобучив твидовую кепку. Красная точка горевшей сигареты была первым, что я видела в темноте.

– Привет, товарищ, – говорил он, захлопывая дверцу как можно тише, и мы трогались с места.

В конце концов он начал говорить – не о смерти Гарри, а о том, как он прекрасно пел, как любовно обращался с растениями, как замечательно знал все о путешествиях. А я постоянно приезжала к мистеру Пуччи и возила его по темному городу, постепенно узнавая, кого он потерял.

За восемнадцать лет совместной жизни, рассказывал мистер Пуччи, они разъехались всего однажды – в восемьдесят втором, когда обоим стукнуло пятьдесят. Расставание продлилось достаточно долго, чтобы принести в дом незнакомый вирус. Позже они забеспокоились, узнав о новой болезни, но не за себя, а за своих приятелей, которые вели беспорядочный образ жизни. Больше года ничего такого не было, а потом у Гарри начался упорный, мучительный кашель.

– Знаешь, Долорес, все-таки удивительно, – говорил мистер Пуччи. – Чем безобразнее становилась его болезнь, тем красивее он казался мне.

Я боялась спрашивать мистера Пуччи о его здоровье и его будущем. Я вообще почти не говорила. Только слушала. Слушать о его жизни с Гарри было все равно что брать уроки любви.

На ужин с Тайером я надела черную блузку, черные брюки и синий китайский халат. Днем я сходила в парикмахерскую и осветлила пряди.

– Удачного свидания, блондинка, – пожелала Роберта.

– Это не свидание, а ужин. И осветляться я не собиралась, меня парикмахерша уговорила.

– А, ну, значит, я ошиблась. Осторожнее там с токсичными испарениями!

Для Тайера и его сына я испекла печенье с шоколадной крошкой и поставила блюдо на пассажирское сиденье. На полпути я поглядела на себя в зеркало заднего вида. «Ты совершаешь большую глупость, – уговаривала я себя. – Данте тоже сначала казался милым. И тоже водил фургон. Учись на своих ошибках!» Но меня отвлекали мои волосы – действительно, красиво вышло. Я прекрасно выглядела – для себя.

Они жили в дуплексе сразу за желтым светофором на Третьем шоссе.

– Если заедешь на автомобильное кладбище, – говорил Тайер, – значит, ты нас проехала.

Я медленно, с пробуксовкой въезжала на крутую дорожку, о которой Тайер меня предупреждал: «Бискейн» раскачивался и кренился на замерзших колеях разъезженной грязи. Выбравшись наверх, я немного прибавила скорость, но сразу резко ударила по тормозам – под колеса бросилась индюшка. Тарелка с печеньем слетела на пол.

Уезжай, говорила я себе, но подобрала все печенья, обдула, снова сложила на блюдо и вышла. Индюшка с чего-то набросилась на меня и гнала через весь двор, не отстав и на крыльце. Она зажала меня в угол, нападая и клюясь. Я отбивалась, бросая в нее печенье, и орала, зовя Тайера.

Он вышел в банном халате и с мокрыми волосами и захохотал.