Она доведена до отчаяния

Его глаза открылись шире. Секунду казалось – он меня видит.

– Нет, не понимаешь, – возразил он. – Не можешь понимать. Он хочет отдать тебе свою любовь, подлинный, искренний дар, а ты ее отвергаешь. Отпихиваешь из страха.

– Не из страха, скорее это… – Я посмотрела на себя в зеркало над раковиной. Маска вдруг показалась кляпом. Я слушала.

– Я скажу тебе, что я из всего этого вынес, – сказал мистер Пуччи. – Бери то, что люди тебе предлагают. Пей их молочные коктейли. Принимай их любовь.

Музыкальный автомат складская компания доставила мне спустя полгода после его смерти, в пасмурный ноябрьский день 1987 года. В приложенной записке значилось: «Моему товарищу».

У дальней стенки шкафа, на верхней полке, я нашла то, что уже бросила искать: свои старые виниловые пластинки. Спускаясь по лестнице, я останавливалась и вглядывалась в знакомые лица: дядя Эдди, мама и Женева, бабушка в день своей свадьбы. Дольше всего я простояла перед рамкой с клочком маминой картины с летающей ногой. Коснувшись кончика крыла и неба, я легонько провела пальцами по холсту.

Я заполнила музыкальный автомат старыми пластинками, включила его в розетку и сидела в сумерках, купаясь в фиолетовых отсветах.

Тайер пришел, когда я ему позвонила. Он был в новых бифокальных очках в тонкой металлической оправе. Что-то в его внешности меня ошеломило. Я не могла отвести взгляд.

– Я в них старый, да? – спросил Тайер. – Только честно.

– Ты в них красивый. Поставь мне песню.

– Какую? – спросил он. – Не написано же ничего.

– Любую поставь.

Он нажал на кнопку. Глядя одновременно на стеклянную поверхность и сквозь нее, мы видели себя, а под нами – плавно скользящую в поиске головку звукоснимателя.

– Принимай их любовь… – повторила я.

– Что?

– Ничего. Обними меня.

Уткнувшись ему в грудь, чувствуя сомкнутыми веками его фуфайку, я увидела его. Узнала. Получеловек, полукит.

– Я однажды нарисовала твой портрет, – сказала я, – много лет назад, задолго до нашего знакомства. У тебя были очки в тонкой оправе и все остальное точь-в-точь.

– Нарисовала?

– На «Волшебном экране». Экстрасенс сказала мне нарисовать, что сделает меня счастливой, и я нарисовала тебя. Я тебя хорошо запомнила, прежде чем стрясти изображение.

Тайер прижал меня крепче.

– И что это значит? – спросил он.

– Это значит, что я тебя люблю. И делаю тебе предложение.

– Какое?

– Пожениться. Нам с тобой.

Посмотрев наверх, я увидела слезы в его глазах.

– Хорошо, – сказал Тайер. – Я согласен.

Глава 29

– Ты обращала внимание, – спросил меня Тайер, – что в этом кабинете мы всегда садимся на одни и те же стулья и никогда не меняемся?

Я коротко кивнула, чуть улыбнувшись. Сидела, крепко обхватив себя руками, как рукавами смирительной рубашки. «Ты не беременна», – повторяла я себе. Это у меня была такая тактика. Если думать, что беременна, выяснится, что нет, а если наоборот, получится сюрприз. Не знаю, кого я пыталась обмануть.

– Как этот цвет называется?

– Какой?

– У стульев, у занавесок?

– Лиловый… Скорее, фиалковый.

– В Уорике «Макдоналдс» недавно в этом цвете отделали. И зубной кабинет, который я ремонтировал. Лиловый, значит. – Это один из паттернов нашего трехлетнего брака: когда мы нервничаем, я обхватываю себя руками, а Тайер болтает о пустяках. – Половину стен сейчас в этот цвет крашу. Он – как это называется, если куда ни глянь?

– Вездесущий?

– О, точно. Лиловый. Везде, блин, сущий.

– Ненавижу ждать, – нервничала я. – Хоть бы уже пришел побыстрее, чтобы узнать.

Тайер начал массировать мне плечи, прогоняя напряжение.

– Не волнуйся, – успокаивал он. – Если это случилось, стало быть, попались. Если не случилось, значит…

– Я где-то читала, что этому есть психологическое объяснение.

– Чему?

– Обилию лилового цвета. Он притупляет чувства, подавляет волю, сопротивление, как-то так. И ты слабовольно покупаешь еще один «Биг Мак».

За дверью послышался голос доктора Буланхагуи. Дверь распахнулась и медленно закрылась, шурша по паласу. Доктор повесил свою спортивную куртку и надел белый халат, закатав рукава. В коричневом конверте, который он принес, заключена наша жизнь.

Едва присев за стол, он сказал:

– Мне очень жаль, но процедура оказалась неудачной.

Я уже не слушала его объяснения про уровень эстрогена и жизнедеятельность клеток. Шесть яйцеклеток, шесть смертей. Все лиловое. Онемение чувств.

– А как насчет других? – спросил Тайер. – Те яйцеклетки, которые вы заморозили?

От разочарования его голос звучал тоньше – примерно в середине второго года Тайер заразился моей одержимостью.

Доктор Буланхагуи улыбнулся и извинился. Он сказал нам, что сейчас еще рано принимать решение о проведении повторной процедуры. Но мы уже приняли это решение много недель назад. Наш банковский счет все за нас решил.

В машине мы одновременно пристегнули ремни безопасности – я услышала один щелчок, а не два. Мы оба смотрели прямо перед собой.

Тайер завел машину, но уронил голову на подголовник и шумно выдохнул.

– Знаешь, что нам надо? – спросил он. – Нам нужен отпуск.