Она доведена до отчаяния

Я иногда почти любила ее за усилия и могла дать ответ, который привел бы ее в восторг. Все молчали. Миссис Бронштейн смотрела на нас и ждала. Наконец Шторми Ла Терра подняла руку и сказала, что у Джорджа Чакириса красивая задница. Учительница выбежала из класса в слезах, а лаборант за киноустановкой поставил для нас фильм в обратном порядке: Мария отпрыгивает от обмякшего тела Тони, Тони оживает, Шарки выдергивают из него свои ножи. Может, все-таки можно вернуться к жизни, некоторое время побыв покойником? Или выбрать себе новую личность, сбросив старую оболочку, отправив прежнего себя почивать с миром? Забавно, как школьные знания пригодились мне сейчас.

Эрика с кулинарного факультета я назначила Ромео Киппи – Киппи нравилось, когда я его так называла. Он появлялся у нашей двери – сперва изредка, затем как по расписанию. Прихлебывая «Миллер хай-лайф», он расхаживал по коридору, всякий раз замедляя шаг возле зеркала. Защищая честь Киппи, Эрик отомстил зачинщику поединка, обернувшегося сломанной ключицей, проколов ему шины и записав в три музыкальных клуба разных направлений.

Мне Эрик кивал, но никогда не заговаривал. Его приход был для меня намеком выждать три минуты и сваливать. Эти три минуты были идеей Киппи.

– Мы же не животные какие, – говорила она мне.

Взяв пачку «Салема» и попавшийся под руку журнал, я отправлялась всегда в одно и то же место – в кабинку туалета, которую от нашей комнаты отделяла тонкая бетонная перегородка. Обычно Эрик оставался на два-три пива (по времени). Из-за стены доносились стоны и хихиканье Киппи, а иногда раздавался болезненный вскрик:

– Плечо! На плечо давишь!

К первому октября Киппи получила семь писем из лютеранского колледжа. С появлением Эрика она убрала фотографию Данте в ящик со свитерами и написала ему только однажды.

– Можешь опустить в ящик? – попросила она, со вздохом налепив марку.

Я и опустила – в ливневку возле Хутен-холла. Я не то чтобы ненавидела Киппи, просто она не заслуживала поклонника столь тонкой души, как Данте.

Поэтому я начала красть его письма, вместо того чтобы ждать и читать их после Киппи.

Проходя мимо почтовых ящиков в обеденное время и по дороге в подвал, к автомату с ее «Апельсиновыми крашами», я хватала из ячейки Киппи уже знакомые бежевые конверты с клипером и опускала в карман своего жакета свободного покроя. Я читала и перечитывала их, сидя на жестком сиденье унитаза в ожидании, пока Эрик с Киппи натрахаются. Бедный Данте – в лютеранском колледже ему приходилось несладко. Даже глянцевитая писчая бумага казалась как-то по-особенному хрупкой. «Иногда мне кажется, что я схожу с ума… мысли о сексе прямо посреди вечерней службы во вторник…» Меня начал раздражать его ухудшавшийся почерк – слова плясали, меняя наклон иногда даже в одной строчке. «…Предложение с моей старой работы выучиться на менеджера… важный вопрос, который я задам тебе в День благодарения… Никогда не поступлю со своей женой так, как отец поступил с матерью». Буквы качались, как трава на отмелях в Рыбачьей бухте пониже особняка миссис Мэсикотт. Я не вспоминала об этом пляже много лет, и меня поразил контраст, где я теперь живу и где меня нет. Уэйленд, Пенсильвания. Я еще никогда не уезжала так далеко от океана.

Убедившись, что Эрик ушел, я возвращалась в нашу комнату, укоризненно цокала языком на Киппи, как старая нянька, и выбрасывала пустые бутылки «Миллера». Я не краду письма, говорила я себе, я их удерживаю для блага того, чьи страдания я могу понять. То есть федеральный закон нарушаю, но в узком смысле.

– Все относительно, – любил говорить мистер Пуччи. – Ты гляди на жизнь в целом.

Швабру Дотти прислонила к плечу, как винтовку, и сжала так, что суставы пальцев побелели. Я поднималась по лестнице, неся кусок лимонного пирога и стакан молока для Киппи. Три недели мне удавалось незаметно кивать Дотти, притворяясь, что я не слышу, как она зовет меня с другого конца коридора. Притворяясь, что между нами ничего не было.

– Нельзя выносить тарелки из столовой, – сказала Дотти. – Таковы правила.

– Это для моей соседки, у нее болит ключица. Не беспокойтесь, я верну посуду во время ужина. Я не забуду.

– Я обязана докладывать обо всех, кого увижу с собственностью столовой, – Дотти двинулась на меня по ступенькам.

Я вздрогнула, когда она протянула руку и сняла ниточку с моей фуфайки.

– Слушай, в чем дело? – спросила она.

– Ни в чем, – ответила я. – Совершенно ни в чем.

В тот день со мной поздоровались три девушки из общежития. Звание Киппиной девчонки на побегушках давало мне некий авторитет в кулу… коридорах. Я уверенно шла к успеху. Говорить с Дотти было самоубийством.

– Ты на меня обиделась, что ли? – Розовые пятна выступили у нее на щеках, глаза прищурились, пока Дотти ждала ответа.

– Я? Нет. За что же?

– Не знаю. Это я и пытаюсь выяснить.

Тот поцелуй. Странный, нереальный – и пьяный.

– Отнесу-ка я Киппи еду, – сказала я. – Она пропустила завтрак, а когда она принимает таблетки на пустой желу…

– Долорес!

– Пф, я же занята по горло! Каждый учитель столько задает, будто только к нему на лекции и ходим.