Она доведена до отчаяния

Тишина была абсолютной, словно ни меня, ни ее не существовало. Кто-нибудь мог вбежать в комнату, включить свет и застать комнату пустой, как в июле.

Городские часы пробили один раз. Киппи начала всхлипывать. Я сосчитала свои удары сердца до двухсот, прежде чем отважилась заговорить.

– Тебе больно? – спросила я.

Она ответила не сразу. Щелкнул выключатель лампы на тумбочке, и Киппи прищурилась на свои часы.

– Мой первый день в колледже, – произнесла она. – Блин!

Я успела схватить мой «Салем», прежде чем лампа погасла.

– Больно? – повторила я. – Если я чем-то могу помочь…

Киппи снова зажгла лампу.

– У меня трещина в ключице, – сообщила она. – В больнице мне дали обезболивающее. Еще два часа надо ждать, прежде чем принять новую таблетку. Можно попросить у тебя сигарету?

Я кое-как поднялась с кровати, вставила «салемку» ей в рот и поднесла зажигалку.

– Фу, с ментолом, – сказала Киппи.

– В подвале есть автомат. Завтра я могу купить тебе без ментола. Или, если хочешь, схожу и принесу сейчас. – Я присела на край кровати, ожидая, что Киппи решит.

– Сломанная ключица, – повторила она. – Минимум три недели носить дурацкий бандаж «Эйс».

Ее же предупреждали насчет идиотов с кулинарного факультета! Чего она ожидала-то?

– Может, тебе все же принять таблетку? Где они? Я налью тебе воды.

– Может, и правда, – соглашалась Киппи. – В моей сумке маленький конверт. Спасибо.

Я узнала пилюли: такие же мне скармливала бабка в те выходные, когда погибла мама. Киппи положила в рот два шарика и взяла у меня стакан воды.

– Сейчас все пройдет, – сказала я, – правда.

Киппи с трудом проглотила воду.

– Ну, конечно, можно подумать, теперь я в чем-то тебе поверю! – Она вернула мне стакан. – В письмах ты была такая классная и остроумная – я-то думала, ты крутая! Приезжаю, а ты…

– Я тот же самый человек, – возразила я, – который писал письма.

– Черта с два ты тот же самый человек. Если у тебя больная щитовидка, это еще не дает тебе права притворяться тем, кем ты не являешься. Неужели я не могу расспросить будущую соседку по комнате? Ой, блин! Плечо!

Я выключила свет.

– Я думала, что больше тебе понравлюсь, если ты не узнаешь, как я выгляжу. – Киппи не ответила. – И ведь так и вышло, правильно?

Я чувствовала в темноте ее взгляд.

– Киппи!

– Что?

– Щитовидка у меня не больная. Я просто толстая. И я… – Я уже хотела признаться, что прочла письмо Данте, но вдруг передумала.

– Что?

– И этим летом я потеряла мать.

Стало очень тихо. Через несколько секунд Киппи спросила:

– Как это произошло?

– Автомобильная авария.

– Ну, мои соболезнования, – сказала она. – Если это правда, конечно.

Я лежала в темноте, плача от скорби. Когда я уже засыпала, Киппи проговорила:

– Долорес, а знаешь, боль прошла. – Ее голос звучал протяжно и спокойно. – Да, помнишь, ты меня спрашивала днем?

– О чем?

– О Данте. О том, что он настаивал на близости. Так вот, мы занимались любовью. Перед его отъездом в лютеранскую школу. На природе, в местечке под названием Ридж.

Я промолчала.

– Это было прекрасно, – продолжала Киппи. – Просто нереально.

Глава 14

Сломанная ключица Киппи открыла мне необходимую лазейку. Мне было позволено стать ее (Киппи, не ключицы) доверенной и преданной служанкой, носить ее поднос за ужином, покупать ей учебники, стирать ее вещи, стучать в дверь Рошели, когда Киппи требовалось одолжить грелку. Киппи забыла привезти мыльницу – я дала ей свою.

– Цвета зеленой слизи, да, Ди? – спросила она (к исходу первой недели она начала звать меня Ди вместо Долорес). Я еще раз сходила в книжный ларек и купила ей розовую, в виде раковины, такую же, как у Киппи была в Нью-Джерси. От обезболивающих ей хотелось пить. Я отказывалась от денег, которые Киппи протягивала всякий раз, как я возвращалась из подвала, нагруженная ее «Апельсиновыми крашами».

– Да брось ты! – говорила я, отталкивая ее четвертаки и сдерживая одышку от преодоления нескольких лестничных пролетов. Инстинкт подсказывал бегать пошустрее: если уйти надолго, Киппи может и съехать.

За первую неделю я больше ходила на занятия Киппи, чем на свои собственные, узнавая семестровое расписание и первые впечатления, и докладывала ей в шутливой форме, которая так нравилась ей в моих письмах. В качестве ролевой модели я взяла няньку Джульетты – добросердечную суетню, которая высказывает собственное мнение, но помнит свое место.

На первом году обучения в Истерли миссис Бронштейн заставила нас прочесть «Ромео и Джульетту», а затем для сравнения посмотреть ее любимую «Вестсайдскую историю». Шарки и Джеты, Монтекки и Капулетти. Весь класс хохотал над музыкальными номерами – люди на время откладывали личный кризис и горланили песни. Когда фильм закончился, миссис Бронштейн включила в классе свет.

– Ну, что скажете? – с надеждой спросила она.