Она не умела стрелять

В Симферополе ей места больше нет, после последних событий она возненавидела этот город всей душой, страстно мечтая покинуть его навсегда. Пока они с Жориком будут перебираться в Киев, возможно, все утрясется само собой, зря она так нервничает. Но Инна напрасно себя успокаивала – ситуация, на самом деле, была зыбкой и тревожной, страх не отпускал.

Ночью ей приснился «пусик». Она занималась с ним любовью, как до этого с Георгием, но ощущение было мерзким, будто старик по-паучьи высосал ее силу, оставив пустую телесную оболочку. Во сне Инна почувствовала себя по-настоящему мертвой – тело ее разлагалось на глазах, стали отпадать волосы, руки, из расползшегося живота потекла какая-то гадость. Проснулась она совершенно разбитой и едва сдержала себя, чтобы не оторваться на любовнике, который снова полез к ней с поцелуями. Глупый Георгий был ей теперь нужен, как воздух – сама она с переездом не справится.

Собравшись с духом, она выпила с ним кофе, отправила на работу и, оставшись одна, горько разрыдалась.

…Наступили выходные. Настроение у Родиона было пакостным. Накануне он выпил лишнего, проснулся с головной болью, за руль решил не садиться. В Коктебель его повез на своей машине верный охранник Гена – единственный человек, приехавший с ним в Крым из Москвы.

Родион молча сидел на пассажирском сиденье, хмуро уставившись в окно. Казалось, он не видел мелькавшие за ним поля и перелески, упрямо разглядывая точку на стекле. Гена начал нервничать, думая, что там трещина, которую он не заметил – не так давно с проезжавшего мимо грузовика слетела мелкая каменная крошка, вдруг срикошетило? Но дело, конечно, было не в трещине. С того дня, как произошло убийство киевлянина, его шеф сделался мрачным и неразговорчивым, будто эти события коснулись его лично. Гена не понимал, в чем причина, с расспросами не приставал – у них с Родионом давно установились тесные дружеские отношения, лезть в душу было не принято. Захочет – расскажет сам, не захочет – и ладно. Рано или поздно все выяснится.

Любимый Генин кроссовер легко преодолевал километр за километром. В салоне было довольно тихо, и только ровное гудение под днищем напоминало о том, что машина имеет полный привод. Приобретенная для поездок на рыбалку и охоту, темно-вишневая красавица с тупым, ощерившимся вентиляционными решетками передком, служила верно, не подводила. Гена свою большую машину обожал – крупной комплекции, похожий на массивный квадратный шкаф, он не представлял себя за рулем другого автомобиля. Элегантную «ауди» Родиона, в которую едва втискивал свое большое тело, считал баловством.

Когда проехали сонное Богатое с пустой автостанцией и маленьким базарчиком, где над лотками с краснощекими яблоками и апельсинами дремали местные тетки, Родион, наконец, пошевелился.

– Гена, ты помнишь, что нам надо заехать в Тополёвку?

– Помню.

Родион снова засмотрелся в окно, Гене стало его жаль. Но, в конце концов, любой человек имеет право на меланхолию, от которой в Крыму зимой страдали все, особенно в декабре, перед праздниками. Правда, шефу меланхолия никогда не была свойственна, раньше он знал его совсем другим – веселым, спокойным, резким, раздраженным, но никак не задумчивым. И это Гену безотчетно настораживало. Возможно, грядут перемены. Вот только какие?

В Тополёвке он свернул и километр тащился по грунтовой дороге в гору сквозь унылый прозрачный лес. Подумалось, что от тоски в таком лесу можно двинуться умом, если остаться одному и надолго. Впрочем, одному вообще плохо. У него, например, есть шеф, а у шефа – Гена это знал точно – никого близкого не было, вот он, наверное, и страдал. Он сам – не в счет, он всего лишь при исполнении.

Наверху, в монастыре, было чисто, морозно и безлюдно. Они вышли из машины. Воздух, наполненный запахом прелой листвы и грибов, приятно щекотал ноздри, слегка тревожил воображение. Здесь все было по-другому, как-то даже слишком спокойно и торжественно, и это спокойствие прогнало прочь уныние, заставило обоих мужчин внутренне подобраться. Гена отправился искать настоятельницу, а Родион, сцепив руки за спиной, засмотрелся на синие вершины гор вдали. Он хмуро думал о том, что у верующих людей действительно есть какая-то странная сила сродни чародейству. Ведь предсказала ему тогда Ефросинья встречу, и она случилась, Родион лишился покоя. Всего два раза видел он Александру Романову, но как-то совершенно глупо, несуразно, неправильно запала она ему в душу со своим узким мраморным лицом, светлыми вьющимися волосами, сухими морщинками в уголках глаз.

Наверное, если бы она не пропала, у них был бы бурный роман, в этом он уже не сомневался. Она, конечно, противилась бы изо всех сил, а потом, влюбившись в него зрелой любовью женщины, уже отчаявшейся быть по-настоящему счастливой, сдалась. Возможно, именно она заставила бы его задуматься над тем, как он живет и что нужно изменить. Вот только что? Эти мысли были четкими, осязаемыми, словно кто-то развернул перед ним книгу его судьбы, и он, подобно матушке Ефросинье, смог читать в ней собственное будущее.