Она не умела стрелять

Когда руки онемели от усилий, и стало жарко, Ксана остановилась, вспомнив о приказе мерзкого старика. Она вышла на улицу, с трудом развела огонь, быстро почистила овощи, бросила в казан вместе с мясом, налила воды из ведра, поставила на печь. Некоторое время она сидела на корточках и грела руки, дожидаясь, пока в печи прогорят дрова, чтобы подбросить следующие. Спине стало холодно.

Женщина поднялась на ноги и внимательно огляделась вокруг – а чего она, собственно, добивается, пытаясь вытащить из стены камень? Равнина простиралась до самого горизонта, она даже не знала, на какую яйлу ее привезли. Если это Ай-Петринская, идти некуда – со всех сторон непроходимый лес, каменные склоны со стороны моря неприступны. Дорог здесь тоже нет, ездят только егеря на лошадях, да и то летом. Значит, ее положение абсолютно безнадежно. От этой мысли в коленях появилась неприятная слабость. Нет, думать об этом нельзя!

Ксана подбросила в печь охапку дров, снова кинулась в сарай. Она открыла дверь, чтобы стало светлее, и с остервенением начала ковырять стену. Зачем она это делала, было непонятно – камень был громоздким и слишком тяжелым. Но это простое однообразное действие согревало ее и удерживало от полного сумасшествия, в которое Ксана готова была провалиться каждую секунду. Если бы она дала себе волю и в полной мере осознала свою безысходную ситуацию, сразу начала бы кричать в голос и биться головой о стену, вспорола бы железным прутом вены. Но, пока не вернулся хозяин кошары, оставалась мизерная надежда вытащить камень, и отчаявшаяся женщина пользовалась отпущенным ей временем, как умела.

Старик явился в сумерках.

Ксана быстро смела цементную труху под подстилку из сена, спокойно вышла на улицу, прислонилась к стене, стала наблюдать за ним. Он долго загонял овец, кричал, кидал им сено. Собаки бегали вокруг и лаяли. Начинался мороз – она это чувствовала по тому, как защипало обветренные щеки и губы. Старик, справившись с овцами, подошел к печи, поднял крышку казанка, понюхал похлебку, помешал ложкой, что-то пробурчал, достал из потайного укрытия сверху пластиковые миски. Налил бульона с кусками картофеля и сунул Ксане в руки, сам вывалил себе мясо, сел на деревянную чурку, принялся жадно раздирать куски боковыми зубами, которые у него, видимо, еще оставались. При виде громко чавкающего старика Ксане стало гадко, она ушла в сарай и там, в темноте, сидя на подстилке, отпила немного бульона. Навалившийся голод оказался нестерпимым – занимаясь с камнем, она совсем забыла про еду. Незаметно для себя она опустошила миску, тщательно собрала грязными пальцами вареную картошку и отправила в рот, даже облизала края миски.

Вдруг отворилась скрипучая деревянная дверь, в сарай вошел старик, в руках он держал керосиновую лампу. Лицо его было довольным.

– Раздевайся.

– Что?

– Дура, женой будешь. Ну? – и он ткнул ей в лицо сложенной плетью.

Ксана вжалась в угол, ей стало жарко, сердце бешено заколотилось. Старик не торопясь скинул с себя ватные штаны, тулуп, остался в рубахе и дырявых кальсонах, в которых уже набухла возбужденная плоть. Он дернул беспомощную Ксану за цепь, заставив покинуть угол, с силой толкнул на лежанку и навалился сверху, дыша в лицо самогоном. Женщина попыталась вырваться, но старик был сильный, тяжелый, он начал сдирать с нее джинсы, грубо царапая грязными ногтями кожу бедер, задрал свитерок и лифчик, больно сжал цепкими пальцами голую грудь. Ксана забилась, завизжала, и в этот момент ее вырвало – прямо в лицо старика. Он резко отпрянул, вскочил, грязно заругался, отряхивая с бороды остатки пищи из Ксаниного желудка, глаза его злобно засверкали, лицо исказилось от ярости.

– Ах ты дрянь! Ну, я тебе сейчас покажу, как противиться хозяину!

Схватив плеть, он с силой стеганул ее по ногам. Джинсы были тонкими, удар обжег нежную кожу, она тонко закричала и поджала ноги. Старик, лишившись вожделенного удовольствия, о котором, видимо, мечтал весь день, внезапно озверел и начал с размаху стегать ее по ногам, с силой бросая утяжеленный металлом конец плети вниз. Ксана чувствовала, как, вонзаясь раскаленным железом в незащищенные икры и бедра, плеть разрывает не только ткань, но и тело. Невыносимая боль вместе со свистом плети каждый раз взрывалась в ее голове, не давая возможности вздохнуть. Она слышала свой визг будто со стороны и не понимала, кто может так страшно кричать. А потом, когда дышать стало нечем, Ксана перестала чувствовать удары, в глазах потемнело, реальность стала сворачиваться в точку и уходить, превращаясь в едва пульсирующий огонек.

Старик успокоился только тогда, когда Ксана перестала реагировать на удары, подтянув к животу окровавленные ноги и обхватив руками голову.

– Смотри у меня! Еще раз ослушаешься, опять получишь, – он больно ткнул ей под ребра ручкой, еще раз ударил по плечам – уже не сильно, для острастки, – и, забрав лампу, ушел на свою половину.