Она уходит по-английски (СИ)

- Такие только у начальства машины, - сказал я, набирая сообщение трясущимися руками.

Слезы потекли по щекам, когда я нажал кнопку "отправить".

Через минуту зашел в исходящие и перечитал:

"Катя, я подаю на развод, как только выпишусь. Так будет лучше для нас обоих. Но я не сжигаю все мосты. В этот раз пусть моя нерешительность сыграет положительную роль. У тебя будет больше месяца, чтобы подумать обо всем, осмыслить, решить. Месяц - это очень хороший срок, чтобы понять, хочешь ты быть со мной теперь или нет. Я люблю тебя и всегда готов к диалогу. Подумай хорошо, только без эмоций".

И в тот момент, когда я начал наполнять под одеялом утку, пришел ответ:

"ОК".

- Вот так вот, - подумал я. - Без тени сомнения, она подвела итог под двумя годами счастливой жизни, написав свое любимое слово из двух букв. Как же все просто порой в этой жизни. Банальные две буквы русского алфавита, а сколько смысла они несут под собой. Напиши Катя слово "хорошо", можно было бы запутаться. Хорошо что? Ведь ничего хорошего. Плохо все. А так понятно сразу. Здорово, что в нашу речь залезли эти иностранные слова. Удобные слова. Уже почти родные. Ок, Максим. Ок, Катя.

От мертвецкой усталости я погрузился в сон. Было ощущение, что сверху в один момент надо мной построили стоэтажный дом, который всей своей тяжестью надавил на грудь.

- Где моя кислородная маска, папа?!

Глава 12

Прошла неделя моего пребывания в отделении. Вторая биопсия отторжения не показала, и чудовищные дозы гормонов в капельницах отменили, переведя на таблетки. Елена Николаевна сказала, что будут постепенно и их убирать.

Что не радовало врачей, так это анализы: высокий креатинин говорил о том, что работа почек оставляет желать лучшего. Лейкоциты выходили за пределы нормы, сердце никак не хотело напитаться калием, выдавая аритмию.

От уколов с антибиотиками мои и так прожженные ягодицы превратились в камень, на который невозможно было лечь на кровать от боли. Разжижали кровь, чтобы не допустить образования тромбов, еще и печенка увеличилась в объеме на сантиметр. В общем, как на фронте себя ощущал, получая ежедневную сводку.

Отцу наконец-то разрешили выкатывать меня на коляске в коридор, но только в самый дальний угол к окну, подальше от людей. Обязательной одеждой стали шапочка, бахилы и маска на лицо, чтобы не подхватить инфекцию или вирус внутрибольничный, от которого почти не было бы спасения.

Жизнь напоминала несколько травинок, чудом пробившихся сквозь трещину в асфальте, где люди, как машины, неслись мимо. Я смотрел на других пациентов после замены клапанов или аортокоронарного шунтирования и понимал, что их век подходил к концу, и операция лишь возможность отсрочить час икс. Весь контингент был за пятьдесят лет и старше, и мне становилось не по себе, что пришлось вступить в их ряды. Если посмотреть со стороны, то я, конечно, мало чем от них отличался: такой же беспомощный, напичканный химией человек, радующийся горячему чаю, свежей газете из больничного киоска, крепкому стулу и симпатичной медсестре.

По привычке пытался первое время уступать очередь пожилым, когда отец подвозил на каталке в процедурную сдавать кровь, но на меня смотрели с удивлением. Потом я понял, что здесь это правило больше не работает. Все одинаковые. Все перед чертой.

Однажды по моей просьбе папа оставил меня возле окна побыть одного, а сам пошел на улицу подышать воздухом и купить свежих газет.

Я сидел в каталке, спиной к коридору, и о чем-то думал, как вдруг кто-то с неприятным хриплым басом сказал:

- Ты, мозгляк, украл мое сердце. Оно должно было достаться мне первому. Оно мое. Я жду его уже шесть месяцев, а ты его украл.

Кое-как развернув каталку, я увидел перед собой высокого мужика за пятьдесят, с короткими седыми волосами, шрамом через все лицо, с железной фиксой во рту и золотой толстой с крестом цепи на дряхлой шее. По внешнему виду можно было представить, что в недавнем прошлом мужик был очень крепок и силен. Обвисшие мышцы говорили о наличии развитой мускулатуры в былые времена, но если раньше он и представлял какую-то силу, то сейчас это был задыхающийся на каждом слове ходячий труп с синюшным лицом, который не мог причинить мне вреда, такому беззащитному в данную минуту.

- Что значит, украл ваше сердце? - спросил я, опешив. - Кому оно больше подходит по параметрам, тому его и ставят. Это вам не лотерея и не магазин. Это ведь чья-то смерть. Кто-то потерял мужа, кто-то сына или отца. А вы тут о какой-то краже говорите.

- Ты меня не учи, щенок. Видишь татуировку?

Я посмотрел на его руку - "За ВДВ".

- Заговоренным считал себя с пятнадцати лет, еще с тех пор, как в сад за яблоками полез соседский, а хозяин спустил на нас овчарку. Так она мне шею погрызла. Месяц в реанимации. Он разгладил руками кожу на шее и показал шрамы.