Они были мне другом

Я выскочил на улицу и побежал прочь от «Гранатового сада», мне было страшно и весело, я боялся повернуться, думая, что за мной бежит этот человек, и в то же время смеялся: я так удачно сказал обидное слово, он, наверняка, очень злится, это было смешно. Я бежал, задрав кверху руки, что сжимали за ручки большой и тяжёлый пакет, он оказался слишком тяжёлым, я стал выдыхаться, земля качалась в глазах, и лёгкие с силой вдыхали морозный воздух, он обжигал горло. Шаг замедлялся, мои щёки горели, изо рта клубами валил пар, хотя было страшно, но я обернулся: оказалось за мной никто не бежал. Тётя Зоя, наверняка, маме расскажет, – подумал я и остановился. От тяжести пакета ломило руки, я с облегчением его опустил на снег, затем снял с плеч санки и положил на них пакет, который удобно расползся по широкой фанерной доске. Санки я потянул за собой, они легко скользили по морозному снегу, но когда я свернул с дороги, чтобы срезать путь через заваленный снегом пустырь, ноги сразу провалились в сугроб, казалось, я стал тяжелее в два раза. Я тратил много сил на то, чтобы вытащить санки из снега, в котором они увязали, я обмотал рукавицы тянущей санки верёвкой, она резала ладони, мои пальцы от этого онемели. Я говорю себе: – Надо терпеть, скоро дойду до дороги, только немножечко потерпеть, и мама, может быть, не будет сильно ругаться. Санки вдруг стали легче, я понял – свалился пакет, я обернулся, увидел его черный пластик, глубоко утонувший в снегу. Я подошёл, схватился за ручки и потянул, пакет поддался и стал выползать из сугроба, я потянул ещё сильнее, и тут ручки порвались. Мои ноги по инерции отступили на шаг, а в руках остались чёрные клочья пакета. Я стою на коленях перед проклятым пакетом и пытаюсь обхватить его снизу, он извивается, не поддается, тяжёлые пивные бутылки скользят не дают сомкнуть мои руки, я цепляюсь за эти бутылки, но пальцы мне не послушны, холод сковал их движение. Тепла остается всё меньше, чтоб бороться с чёрным пакетом, я чувствую он побеждает. Проклятые неумелые пальцы, Матвей говорил мне когда-то, что я не смогу хорошо играть в Доту, потому что у меня неумелые пальцы, он был прав, а я обижался, я и, правда, не справляюсь с каким-то пакетом. Если Матвей был бы тут, то сразу всё сделал и сидел уже дома, я уверен, я не раз наблюдал, как он круто играет Инвокером4, его пальцы скользят по клавиатуре, как по роялю, они могут поднять сто таких же чёрных пакетов. Мои руки совсем занемели, я снял рукавицы и стал разминать замёрзшие пальцы, я не чувствовал застывшую плоть, но потом тёплая кровь пробила сквозь узкие щели холодных сосудов свой живительный ручеек, я ощутил жгучую боль, она всё шире и шире расползалась по озябшей ладони, неся с собой жизнь. Из глаз покатились слёзы, я взвыл, но не остановился, а продолжил ещё сильнее сжимать ладонью ладонь. Во мне ничего, кроме боли: зрение и слух сузились до крохотной точки, сквозь неё не заметен, не слышен окружающий мир, но что-то колыхнулось внутри, я ощутил, что рядом со мной кто-то есть и он мне грозит, он опасен. Я открыл пошире глаза, я моргал, чтобы влага слёз, не туманила взгляд, я пытался расслышать сквозь глухоту моих чувств хоть какие-то звуки, и они проявились грубым, надменным голосиной.

Я обернулся на голос и увидел, то самое жёлтое пятно, что искалечило мои санки, оно также тянуло за собой снегокат и рядом с этим пятном было, ещё одно, но гораздо больше и черного цвета с отчерченным длинным лампасом трех белых полос, и тот грубый голос исходил из него.

– Слышь! Это ты трогал моего сына? – слова накалили уголек сигареты, и по чёрному пятну расползлась клякса белого дыма.

Бежать, – стукнуло сердце, я побежал, я поддался, я бросил санки, пакет, я спасался, страх огромной волной внутри разрастался, и мир зашатался, я ногами цеплялся за снег, что потом рассыпался.