Они были не одни

Каплан-бей еще не дал распоряжения начинать уборку, и к тому же он еще не запродал в Корче и десятой доли нового урожая. Поэтому Яшар пригрозил, что свернет голову всякому, кто без разрешения бея приступит к жатве. Тщетно умоляли его крестьяне, старались разжалобить, даже предлагали взятку. Яшар от угощения не отказывался, но нарушить волю бея не мог.

— Если — и погибнет, так погибнет хлеб бея. Он сам и потерпит на этом убыток. А вы чего суете нос не в свое дело? Пришлет бей распоряжение начинать жатву — будем жать; не пришлет — не будем. А вы всего-навсего его батраки! — так отвечал Яшар на все просьбы и посулы.

И крестьяне отходили от него с поникшими головами, близкие к отчаянию.

— Прогневался на нас бог! Смотреть, как гибнет урожай!.. Не то что на семена — горстки муки и той не достанется!..

— Видеть, что давно пора начинать жатву, — и не сметь к ней приступить! Это ли не проклятие?

— Работать вместе с женами и детьми дни и ночи, с нетерпением ждать срока жатвы, возлагать на нее столько надежд, а теперь, когда наступило время, является бей и отсекает нам руки! — вздыхали и сетовали крестьяне, бросая на Яшара взгляды, полные ненависти.

— Хорошо бы взять его за горло и задушить тут же, на месте! Душу он из нас вымотал! Что за проклятая жизнь!.. — возмущались крестьяне.

А некоторые смотрели в землю с такой печалью, словно уже видели будущие могилы своих детей, которым угрожала голодная смерть.

— Придется нам без корки хлеба помирать. Зерна не хватит и на месяц!.. — говорили они.

Как неприкаянные, бродили крестьяне, подходили к обработанным участкам и с тоской смотрели на колосья, будто хотели их съесть глазами. Каждый колос — что родной ребенок… и, боже милостивый, он увядает!.. Птицы выклевывают из колосьев зерна, а крестьянам кажется, что это выклевывают им глаза! И ничего не поделаешь! Руки у них связаны, они не смеют спасать свой хлеб!

— Ой-ой!.. Гибнет пшеница, и поле, словно открытая могила… — вздыхал один.

— Что может быть страшнее, если хлеб пропадает на корню, разлагается, как труп? — добавлял другой.

И так каждое утро крестьяне с серпами в руках проходили вдоль участков, со слезами смотрели на них и потом, ожесточенные, отчаявшиеся, расходились по домам.

— Это проклятый Гьика нас погубил! А мы еще его слушали!.. Мы в руках бея — что он захочет, то с нами и сделает. Разве ему жалко, что погибает урожай? — говорил один из стариков.

— Правда, святая правда! И все это из-за Гьики! Вздумалось же дураку тягаться с беем, который сам себе господин, сам себе судья! Будто мы не видели, что стало с горичанами, когда они осмелились выступить против Малик-бея! — соглашался с ним другой.

— Ей-богу, следовало бы хорошенько набить морду этому Гьике, чтобы запомнил на всю жизнь! Чего он, прохвост, рыскает по селу, баламутит народ?.. Вот Рако Ферра — тот не дурак: делает свое дело, а бею на все говорит: «Слушаюсь, бей! Будет исполнено, бей!». Ему-то ничего не запрещают: он и жнет, и молотит, и наполняет хлебом амбары. А мы зачахнем, дожидаясь начала уборки. Почему так получилось? Все из-за глупой болтовни Гьики, — к такому выводу приходил третий. — Не говори Гьика так дерзко с беем, все бы обошлось, и не пришлось бы теперь крестьянам мучиться, видя, как вянут колосья, как они осыпаются, будто падают слезы невест, внезапно ставших вдовами.

И ненависть всего села сосредоточилась на двух людях, которых мирская молва считала виновниками всех бед, — на кьяхи Яшаре и Гьике.

* * *

Уже в начале августа, как-то вечером, по селу распространилась радостная весть:

— Бей прислал свое слово — можно приступать к уборке!

Всю ночь напролет село кипело и жужжало, как пчелиный улей. Натачивали серпы, готовили мешки, застилали рогожей телеги, смазывали дегтем колеса. Все радовались, что наконец запрет снят!

В четыре часа утра, когда едва занялась заря, по улицам села двинулись телеги, кони и люди, направляясь к холму Бели, за которым лежат участки. Каждому хотелось начать работу пораньше, пока не взошло солнце и не наступила жара, обжигающая не только колосья, но и людей.

Как оживилась долина! Крестьяне вместе с женами и детьми поспешили начать жатву, стараясь, чтобы не пропал ни один колосок. Перед ними шумела пшеница, а позади из срезанных колосьев вырастали снопы.

На второй день уборки в село пожаловал новый кьяхи и заявил, что за оброком явится сам бей.