Они были не одни

Гьика, как и всегда с тех пор, как родился ребенок, лег с краю у двери и завернулся в бурку. Погасла лампа, погасли головешки в печи. В комнате воцарились мрак и тишина. Все погрузилось в сон. Только Гьика, мучимый своими мыслями, не мог уснуть. Тишина и мрак угнетали его, казалось, что он на дне колодца и ему не хватает дыхания.

…Целое село должно работать для бея, для кьяхи, для богатеев!.. Крестьяне стонут, но не смеют протестовать!..

«Гьика! ты понял, что хорошо и что плохо, поэтому именно ты должен везде и всегда подавать пример мужества», — так говорил ему когда-то в Корче его друг Али. То же самое твердили ему и Стири, и портновский подмастерье, и школьный учитель, и высокий худой студент.

«Наступит великий день, счастливый день для всего бедного люда… и этот день не за горами…» — доносились до него отзвуки этих исполненных веры слов.

Вначале этот великий день вырисовывался в сознании Гьики не очень ясно. Но постепенно, по мере того как он встречался в Корче с товарищами, это видение приобретало все более определенные, зримые очертания.

«Великий день — это праздник для всех, всеобщая пасха или всеобщий байрам!.. Вернее сказать — хлеб для всех, счастье для всех»…

Чтобы такой день наступил, нужны были жертвы. Большие жертвы. А вот завтра они везут весь хлеб в Корчу, чтобы Каплан-бей смог получить за него золотые наполеоны и промотать их в кабаках Тираны. Что сделал он, Гьика, чтобы помешать этому? Что он сделал для наступления великого дня? Какие принес жертвы?

— Ничего, ничего не сделал! — простонал он под буркой.

— И когда завтра товарищи в Корче узнают, что мы не только не нанесли бею ни малейшего ущерба, но еще и сами приволокли к его дверям зерно, — что они на это скажут?.. Что подумает Али?.. — и он стукнул себя ладонью по лбу.

Нет, с этим примириться нельзя! Нет, он должен что-то сделать, пусть хоть самое малое! Эх, будь у него здесь товарищи, с кем можно посоветоваться! Но с кем? С Петри? Петри — истинный друг, но весь поглощен любовью к невесте. С Бойко? Но Бойко умеет только повиноваться и лишь ждет приказаний… Как же быть? Что предпринять? Голова идет кругом…

Но тут ему снова пришли на память слова Али: «Огонь! Огонь!»

«Даже самый незначительный вред, который удается причинить врагу, — уже для нас какая-то польза. Всеми способами старайтесь вредить беям и представителям властей! Они — пиявки, высасывающие из вас кровь!»

Гьика словно вновь слышит этот любимый голос, спокойный и в то же время властный, вызывающий у него чувство преданности и веры… И этот голос подсказывает ему:

«Огнем, только огнем! Другого средства нет!»

Гьика беспокойно ворочается под буркой. До сих пор всякий пожар он представлял себе как нечто ужасное. Какое это страшное зрелище! Но тут он вспомнил сегодняшнюю сходку крестьян и слова Лешего: «Я облил бы этих разбойников керосином и сжег живьем!»

— Огонь! Керосин!

У Лешего хватило бы духу сжечь их всех живьем, а у него, у Гьики, недостает мужества поджечь амбар, где хранится хлеб!

— Огнем ответить палачу! Другого выхода нет! Огонь!.. Керосин!.. — прошептал Гьика, сбрасывая с себя бурку.

В темноте он нащупал лампу и спички. Очень осторожно, чтобы никого не разбудить, вышел из комнаты в хлев. Здесь он зажег лампу, прошел в кладовую. Нашел бутыль с керосином — она оказалась опорожненной лишь наполовину. Из сундука с одеждой вытащил кое-какое тряпье. Собрался уже облить его керосином, но передумал. Еще раз вернулся в комнату, где спали его домашние, набрал в печке полный совок потухших угольков и возвратился с ним в кладовую. Высыпал угольки на тряпье и полил керосином. Хорошенько обернул их тряпками. Полил керосином и тряпки. Взял полено и расщепил один конец. В образовавшееся отверстие всунул завернутые в тряпье угольки. Решил, что они еще недостаточно обильно смочены керосином. Потряс лампу, и ему показалось, что в ней еще довольно много керосина. Стал лить керосин на связку тряпья. Сколько налил? Он и сам не знал! Оставив лампу на сундуке, с поленом под мышкой он вышел наружу.

Стояла глубокая тишина. Село спало. В ночном небе сияла Большая Медведица. Луна уже закатилась.

«Сейчас самое подходящее время…» — подумал он и зашел в сарай за топором.

Слегка пригнувшись, быстрым шагом миновал дома Зарче и Шоро и подошел к хижине Бойко, расположенной у рощицы.

Швырнул один камень, швырнул второй, третий… Из-за деревьев показалась тень: это был Бойко.

— Сейчас мы подожжем башню. Я все приготовил. Пойдем со мной.

У Бойко от неожиданности перехватило дыхание.

— Я так и думал, что сегодня нам предстоит большое дело! — в радостном возбуждении воскликнул он. — Поручи мне, я подожгу!

Гьика протянул ему полено с воткнутыми в него тряпками.

— Держи крепко! Я зажгу полено, а ты бросишь его в окно… И тотчас же отправишься на свой стан, а я — домой! Только смотри, не проболтайся! — предостерег его Гьика.

Не выходя на дорогу, они пробрались вдоль изгороди, за которой находились владения бея, и подкрались к башне.