Они были не одни

Теперь лицо господина Рамо по цвету напоминало красный перец: еще никто из крестьян не осмеливался так с ним разговаривать. Он поправил очки, грозно нахмурил брови и, походя в эту минуту больше на прокурора, чем на сборщика налогов, зловеще проговорил:

— Ты сказал, что школьного налога совсем не собираешься платить? Правильно ли я тебя понял?

— Правильно, не буду его платить, — ответил Гьика.

— А известно ли тебе, что закон о школьном налоге издан правительством? Значит, отказываясь его платить, ты идешь против правительства! В таком случае тебя научат, как платить налоги! — и он показал пальцем на жандармов. — Видишь! В последний раз спрашиваю, будешь платить?

— Мы умираем с голоду, у нас нет даже завалящего кукурузного початка, не то что хлеба, а ты требуешь деньги!.. Где мы их возьмем? Ведь такая суровая зима!.. — пытался убедить сборщика Гьика.

— Меня это не касается. Если вы умираете, умирайте! Но ведь вы еще живы? Значит, должны платить налоги!

— Говоришь, умирать нам, а? Вот чего вы хотите, чиновники, представители власти! Чтобы мы, крестьяне, умирали! Вместо того чтобы прислать нашим голодающим детям хоть горстку муки, являетесь сюда и благословляете нас на смерть! Да разве это правительство? Нет у нас денег, нет! Хоть нож к горлу приставляйте! — гневно воскликнул Гьика.

Кое — кто из крестьян, слыша эти слова, одобрительно покачивал головой. Но большинство съежилось от страха. Всех поразила смелость и бесстрашие Гьики.

А жандармы уже приготовились. Рако, делая вид, будто греется у печки, довольно потирал руки и думал: «Вот молодец, люблю за это! Теперь уж он не выберется из мешка, который сам себе приготовил. Теперь ему крышка!»

От дерзости Гьики сборщик налогов в первую минуту даже растерялся — его точно дубинкой по голове огрели. Он пристально вгляделся в Гьику: да полно, не сошел ли с ума этот мужик, осмелившийся в его присутствии, в присутствии жандармов говорить такие дерзкие речи? Возможно ли это? Еще ни разу в жизни ему не приходилось выслушивать подобное! Потом он стиснул зубы и, вытаращив глаза, заорал:

— Да как ты смеешь, наглец, поносить правительство?!

— Я только сказал, что мы умираем с голоду и…

— Врешь, ты ругал правительство, изменник! Тьфу! — диким зверем взревел господин Рамо, заглушив спокойный голос Гьики.

Один из жандармов не стал долго раздумывать, шагнул к Гьике и со всего размаху прикладом ударил его по голове. Гьика упал как подкошенный.

— Ой, ой! Убили!.. — возглас ужаса пронесся по комнате.

Что было потом, никто хорошенько не разобрал. Крестьяне бросились вон. Остались лишь Шоро да Селим Длинный. Они подошли к распростертому на полу Гьике и хотели его поднять.

— Убили человека, пусть бог вас за это накажет, — проговорил Шоро.

Господин Рамо побледнел, быстро вскочил с места и при этом локтем перевернул бутылку с чернилами. Чернила разлились по его журналу, а оттуда на брюки, оставив на них длинную черную полосу. Рако Ферра принялся стирать чернила с брюк сборщика налогов.

Несколько минут спустя в комнату с криком вбежала жена Гьики, Рина:

— Ой, ой, что сделали с моим мужем? Бедная я, несчастная я!

Увидела у стенки Гьику, бледного, с обвязанной головой. У него нашлось силы улыбнуться ей. От этой улыбки, оттого, что она застала мужа живым, ей стало немного легче. Но тут Рина увидела жандармов, и кровь бросилась ей в голову. Она подбежала к ним и закричала:

— Палачи! Псы! Хотели убить моего мужа!

Жандармы сначала растерялись: натиск этой молодой красивой женщины ошеломил их. Но они тут же опомнились и изо всех сил оттолкнули ее. Рина отлетела к противоположной стене и упала.

— Палачи! — закричал Гьика. — Бьете беззащитных женщин, нет у вас ни капли чести. Палачи! — он тщетно пытался разорвать веревку, которой жандармы успели его крепко связать.

А Рако Ферра потирал руки и от радости готов был петь и плясать.

На следующий день, ранним утром, один из жандармов препроводил связанного Гьику в жандармское управление Шён-Паля. Гьику обвинили в том, что он публично поносил правительство. Оттуда же для охраны сборщика налогов в Дритас прислали еще троих жандармов.

После двух дней долгих споров господин Рамо реквизировал за недоимки у Ндреко осла, у Шоро — козла, у других крестьян забрал овец и коз. Всех этих животных отправили в Корчу, где их должны были продать на базаре.

Большинство крестьян — вернее, все, за исключением Рако Ферра, старосты и их немногих прихвостней, — жалели Гьику, зная, что его ожидает тюрьма.

— Что же у нас за правительство? Стоит громко сказать слово, как тебя изобьют и бросят в тюрьму!

— Вместо горстки муки голодающим крестьянам их бьют, сажают за решетку, последнюю шкуру сдирают!..

— Эх, верно говорил тот гег: правительство, чиновники и беи — все нас притесняют, обирают, душу из нас выматывают. Один только Гьика решился громко сказать правду, да и тот угодил в тюрьму.

Так разговаривали между собой Селим Длинный, Шоро, Барули, Эфтим, Коровеш и другие крестьяне. Но иначе думали и рассуждали Рако Ферра, староста и их немногочисленные сторонники.