Также необходимо отметить, что большинство тех, кто восхвалял героизм женщин-солдат, не вникали в глубокие социальные последствия, которые влекло за собой участие женщин в боевых действиях. Эти женщины считались исключениями из правил гендерного поведения и выводились за рамки «женской» природы. Они проявляли черты и способности, «нормальным» женщинам не свойственные. Значительный энтузиазм, который публика выражала по поводу их геройских поступков, не означал, что российское общество в целом одобряло участие женщин в войне. Более того, даже сотни отдельных женщин, ушедших на войну до 1917 года, были относительно малочисленны среди многомиллионной русской армии. Поэтому они, очевидно, воспринимались как приемлемое меньшинство. Их присутствие в рядах вооруженных сил оставалось единичным явлением и, безусловно, не свидетельствовало о масштабной интеграции женщин. Это терпимое отношение в целом согласуется с позицией властей, позволявших отдельным женщинам вступать в русскую армию по личному разрешению царя или командира, однако сохранявших законодательный запрет на службу женщин в войсках.
В определенных слоях российского общества исполнение женщинами воинских обязанностей могло считаться более приемлемым. Сочувственное, а возможно, и одобрительное отношение к женщинам, уходившим на войну, существовало среди казаков. Елена Чоба, кубанская казачка и опытная наездница, обратилась с ходатайством зачислить ее добровольцем в армию. Ее поддержала вся станица, и она немедленно получила разрешение поступить на службу [Доброволец-казачка 1915: 6]. Казачьи воинские традиции, простиравшиеся за пределы сугубо мужской среды, несомненно, облегчали женщинам переход в военную сферу по сравнению с другими группами российского общества.
Впрочем, были и такие, кто считал недопустимым, чтобы женщины выступали в качестве воинов. Из-за гендерной трансгрессии, которую совершали женщины-солдаты, некоторые мужчины чувствовали себя крайне некомфортно. Три девушки, которые переоделись в военную форму и попытались вступить в армию в Тифлисе, навлекли на себя порицание со стороны толпы, ожидавшей прибытия царя. «Это разврат, вам здесь не место, маскарад устраиваете!» – крикнул возмущенный пристав, а когда девушки попытались возразить, их арестовали [Ган 1915: 7]. Английский журналист Виктор Марзден заявил, что, несмотря на сравнительно частое появление женщин на полях сражений, «в целом отношение к ним в России было отрицательным», хотя и не предоставил доказательств [Marsden 1916: 102].
Еще более сильный отклик вызвало у русских мужчин создание в 1917 году женских воинских формирований. Их сторонники и противники, как правило, различались и политическими взглядами. Те, кто поддерживал женское военное движение, в основном были убеждены в необходимости продолжать войну до победного конца и помогать армии всеми возможными средствами. Те, кто выступал против войны, критиковали и создание подразделений, призванных укрепить армию и продлить конфликт. Однако, как и в случае с отдельными женщинами-солдатами, неприятие женских воинских подразделений было обусловлено также и общественными установками. Поэтому находились те, кто выступал за войну, но не мог смириться с откровенным нарушением гендерного контракта. Социальные и политические консерваторы утверждали, что даже в исключительных военных обстоятельствах женщинам не следует вмешиваться в такую сугубо мужскую сферу, как боевые действия; они были убеждены, что и в военное время женщина должна исполнять пассивную роль и обеспечивать поддержку мужчинам, сражающимся на фронте. По их мнению, женщины лучше всего могли проявить патриотизм и готовность помочь Родине, ухаживая за ранеными и умирающими солдатами-мужчинами.