Опасен для общества. Судебный психиатр о заболеваниях, которые провоцируют преступное поведение

У Сэма было психическое заболевание, и я заметил достаточно острых проявлений, чтобы понять, что это, скорее всего, шизофрения.

Я знал, что должен перевести его в свое отделение. Учитывая историю болезни, риски и неспособность согласиться на госпитализацию, его нужно было содержать под стражей в соответствии с Законом о психическом здоровье.

Ведь рано или поздно полиция будет расследовать это дело, и Сэму могут предъявить уголовное обвинение – возможно, даже что-то типа нанесения тяжких телесных повреждений. Поэтому судьи хотят знать, годен ли он для того, чтобы предстать перед судом и признать себя виновным. Если да, то суду надо знать, был ли он с юридической точки зрения невменяемым[6] в момент совершения преступления. Если нет, то необходимо понять, нужно ли его лечить в соответствии с разделом 37 Закона о психическом здоровье. И что еще более важно, я знаю точно, что не избежать очередного разговора с мистером и миссис Нельсон. И они непременно спросят меня, есть ли у Сэма шизофрения, а я посмотрю на них и скажу:

– Да, у Сэма шизофрения.

Тогда они мрачно кивнут и скажут мне, что я подтвердил их подозрения, сбылись их худшие опасения, в которые они не хотели поверить, пока не услышали новости от меня.

«У вашего сына шизофрения». Плохие новости. Но ясно и недвусмысленно. Это часть работы врачей – сообщать плохие новости.

«Ваш сын потерял слух. У вашего сына рак. У вашего сына лейкемия. У вашего сына опухоль головного мозга. У вашего сына диабет. Ваш сын умирает»… Быть может, тогда, много лет назад, весть о том, что с глазом моего брата все будет в порядке, была единственной хорошей новостью за весь день. Быть может, тот доктор за пять минут до этого сообщил другому пациенту, что тот ослепнет и с этим ничего нельзя поделать. Такая профессия…

Моя встреча с Сэмом и его родителями заняла двадцать минут, и я пообещал, что вернусь на следующий день. Когда я уходил, оба родителя поблагодарили меня. На самом деле я ничего не сделал, но полагаю, что, с точки зрения родителей Сэма, я бросил их сыну спасательный круг. И, хотя радости во всем этом мало, у них теперь есть хотя бы основания надеяться.

Успокоить же их мне удалось только три недели спустя, когда Сэма поместили в палату с низким уровнем безопасности в больнице Святого Иуды и начали вводить внутримышечные антипсихотические препараты. Бинты сняли, и удалось сохранить ему зрение. Психотические симптомы все еще присутствовали, и сестринский персонал по-прежнему очень внимательно наблюдал за ним.

ОН ДО СИХ ПОР БЫЛ УБЕЖДЕН, ЧТО ЕМУ НЕОБХОДИМО ОСЛЕПИТЬ СЕБЯ, И ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ПЫТАЛСЯ ВЫКОЛОТЬ ПОВРЕЖДЕННЫЙ ГЛАЗ.

Не то чтобы он хотел намеренно причинить себе боль, нет – он просто чувствовал, что это его долг, даже необходимость. Его болезни был свойственен альтруизм, который требовал самопожертвования ради других. Иногда он сравнивал себя с Иисусом. Хотя до выздоровления было еще очень далеко, Сэм уже мог говорить о своих симптомах более связно. Однажды он сказал мне, что слышит голос в голове.

– Это я, это мой голос, – сказал он мне. – О, кажется, он знает, о чем я думаю, и я слышу слова, так же как слышу вас.

Это четкая, прямо-таки хрестоматийная иллюстрация того, что называется симптомом первого ранга шизофрении. Немцы называют это явление gedankenlautwerden – это разновидность галлюцинации, один из группы симптомов, которые психиатр Курт Шнайдер считал характерными для шизофрении. Он написал об этом еще в 1939 году, но только в 1950-х годах его статью оценила британская аудитории. Теперь мы знаем, что симптомы могут проявляться и при других состояниях, но они все равно влияют на клиническое суждение[7] человека.

Сэм продолжал отказываться пить таблетки.

– Со мной все в порядке, – неоднократно повторял он, и мне в конце концов пришлось прописать ему инъекции нейролептика длительного действия.

Он будет нуждаться в лекарстве примерно раз в месяц, возможно, до конца своей жизни. Его родители навестили его в тот же вечер, как раз когда я выходил из его палаты. Они хотели узнать, как у него дела. Я предложил им пройти на улицу, и мы сели на скамеечки около кафе. Стоял теплый, приятный вечер, немного похожий на тот самый, из детства, когда мы с братом решили препарировать мяч для гольфа.

– Доктор, спасибо за все, что вы сделали для Сэма. Ему намного лучше, чем раньше.

– Это не только моя заслуга, это командная работа.

Не считая команды, занимавшейся непосредственно глазом, с Сэмом работали шесть медсестер, двадцать медицинских работников, психолог, психолог-интерн, специалист по трудотерапии, два других врача и социальный работник. И каждый из них сыграл важную роль в его лечении.

– Нам было интересно, не могли бы вы… ну, вы знаете… объяснить, что происходит, – сказали родители, запинаясь и с трудом подбирая слова.

Даже при положительной динамике лечения спрашивать обо всем этом почти невозможно.