Она оставалась спокойной и держала себя так, как будто это был обычный рабочий день в отделении и она просто рассказывала мне, что произошло за последние сутки, информируя меня о рутинных событиях. Часть дверцы шкафа ударилась о дверную раму справа от меня, что дало мне возможность обдумать ситуацию. Элейн, вероятно, была права. Накануне я потратил около трех часов, объясняя комиссии, почему, по моему мнению, Шон слишком опасен, чтобы его выписать. В тот момент, я думаю, он ненавидел меня.
Я прятался за дверью, используя ее как щит, и высовывал голову, только чтобы посмотреть, как Элейн приближается к нему. Шон отвел руку назад, чтобы выпустить еще один снаряд в моем направлении, но Элейн вскинула руку вверх, как будто останавливая его движение.
– Довольно, Шон! – Она четко выговаривала слова, но не кричала. Она вела себя спокойно, но властно. – Я приготовлю тебе чашку чая, и давай поговорим.
Шон не ответил, но и не выпустил больше ни одного снаряда.
– Положить в чай два кусочка сахара, правильно?
И он сказал: «Да», почти кротко, застигнутый врасплох тем, что с ним разговаривают нормально.
Они ушли на кухню, и Элейн велела Линде пойти ко мне. Она поспешила в мою сторону, нырнула мне за спину, села и начала рыдать. Затем прибыла бригада быстрого реагирования, и я попросил их задержаться со мной и Линдой. Элейн заварила чай и, мягко поддерживая Шона за локоть, отвела его в другую комнату. Двое сотрудников из отделения присоединились к ней, один занял пост у двери, а другой остался в комнате. Команда быстрого реагирования оставалась со мной на расстоянии. Элейн и Шон появились двадцать минут спустя, и она попросила меня выписать ему немного лоразепама.
– Он поможет ему немного прийти в себя и остыть.
И это все. Примерно тридцать секунд Линда оставалась ужасно напуганной. Опять же мебель пострадала.
Лекарство назначили с согласия пациента. Никого не бросали на пол. Никого не отправили в одиночную палату. Никто не пострадал и не попал в больницу. Бригада быстрого реагирования не понадобилась, все вернулись в свои палаты, и мы все продолжили работать.
Теперь именно это я и называю работой медсестер.
Позже Элейн пришла ко мне в кабинет.
– Ты в порядке? – спросила она.
– Да, – ответил я. – То, что ты там сделала…
Она коротко улыбнулась.
– Это нужно было сделать. Может, конечно, следовало дождаться бригады быстрого реагирования, но тогда он оказался бы в реанимации, а так у него в целом все в порядке.
Я улыбнулся.
– Я не это имел в виду.
Она выглядела немного смущенной.
– Мне ты никогда не завариваешь чай.
Она расхохоталась, а потом опустила глаза в пол, и трудно было понять, что она думает. Мне показалось, что она продолжает смеяться, но ее смех стал больше похож на рыдания. Ее ладонь поднялась к глазам, и я понял, что она плачет. Я положил руку ей на спину и держал ее так несколько минут.
Затем она села и осторожно провела пальцами под глазами.
– Я в порядке, – сказала она. – Я размазала тушь?
– Нет, – сказал я.
– Хочешь чаю?
Она вышла из комнаты, велев мне оставаться там, и вернулась через пять минут с двумя дымящимися кружками.
– Я положила сахар.
После мы не разговаривали. Мы просто сидели вместе и пили чай в тишине, очень нежной тишине, а потом она ушла составлять расписание, а я принялся писать отчет.
В целом это был безоблачный день.
Бросок полотенца
У меня появилась мысль оставить судебную психиатрию, но предпринять какие-то решительные действия было очень трудно. Процесс разочарования шел постепенно, подобно тому, как река медленно размывает собственное русло, закрепляясь на определенном пути. Я устал от насилия. С меня было достаточно опасных людей вокруг, которые, несмотря на все наши усилия, продолжали идти по пути саморазрушения.
Белый халат и стетоскоп были всего лишь этапом, через который я прошел много лет назад, но, как оказалось, судебная психиатрия тоже была лишь этапом.
То, что подвигло меня на мысли об окончании очередного этапа, был инцидент, захвативший все мои мысли, вызвавший постоянное беспокойство – это был случай с голым мастурбирующим поджигателем и адвокатом.
Постарайтесь не перепутать их.