Опасная бритва Оккама

Это Знание включает в себя Знания низких уровней, рефлексивное Знание, а также математику в огромном объеме (геометрия, аналитическая геометрия, тензорный анализ, геометрия Римана, топология, высшая топология, теория групп, теория алгебр, высшая алгебра, теория функций комплексной переменной, математический анализ — интегральное, дифференциальное, вариационное исчисление, функции, спецфункции, обобщенные функции, ряды, теория чисел, математическая логика, альтернативные логики, дифференциальные логики, теория множеств, работы Геделя, проблемы Гильберта в современной интерпретации), физику (классическую механику, классическую теорию поля, специальную и общую теория относительности, калибровочные поля, эволюцию Вселенной, суперсимметрию и супергравитацию, суперструны), новое, еще не сформированное, не нашедшее точки сборки квантовое Знание (теорию вероятности, математическую статистику, квантовую механику, квантовую электродинамику, квантовую теорию поля, квантовую гравитацию, квантовые эффекты в макромире, «квантовую» литературу), лингвистику, музыку, философию, богословие. Именно богословие является здесь точкой сборки.

Высшее Знание является целью последней ступени образования — глобального образования. Людей, обладающих таким образованием, сегодня на Земле нет.

Все, сказанное выше, — это не метафора. К середине этого года система Знаний будет в первом приближении описана. А дальше перед нами встает интереснейшая задача, сравнимая с той проблемой, которую когда–то, в XVIII веке, решили энциклопедисты. Нужно будет создать материал — я не знаю, что это будет: текст, компьютерная программа, что–то третье, четвертое, пятое, — некий информационный объект, который описывает современный набор человеческих Знаний. Понятно, что это уже будет не Энциклопедия, а нечто совершенно иное. Но роль, которую сыграет в XXI веке компактифицированное описание системы Знаний, будет сравнима с ролью первой Энциклопедии, проложившей дорогу в Новое время.

Университет будущего — это не здание, это обобщенная книга. Книга, которая по силе своего воздействия должна быть соотнесена с Кораном или Библией и при этом посвящать нас не только в трансцендентные вопросы, но и в вопросы материального существования. Ее создание — это задача ближайших лет. В сущности, «это надо было сделать уже вчера».

ПОСЛЕ ДЕМОКРАТИИ?.

Вслед за державами, определяющими облик современного мира, Россия в 1990‑е годы избрала для себя демократический способ правления, который, как говорил сэр Уинстон Черчилль, является наихудшим, если не считать остальных. Как всегда, нашей стране не повезло: она решила приобщиться к общемировым ценностям именно в тот момент, когда историческое развитие в очередной раз поставило их под сомнение. К середине 2000‑х стало пронзительно ясно, что Россия развивается (и живет!) тем лучше, чем более формальными становятся в стране демократические процедуры. Не так давно президент В. Путин оформил это понимание в новый политический дискурс — в нашем языке появился очередной оксюморон «суверенная демократия».

Вновь хочется вспомнить сэра Уинстона: «Все время боюсь, что кто–нибудь спросит у меня, что это, собственно, такое — «демократический торизм». Я думаю, что «демократический торизм» это, в сущности, оппортунизм». А я, в свою очередь, думаю, что «суверенная демократия» это и есть «демократический торизм».

С другой стороны, не мог же В. Путин во всеуслышание заявить, что для его страны — чем меньше демократии, тем лучше. Так недолго и в «государства–изгои» попасть. К тому же, по иронии судьбы, сам Президент настроен вполне демократически, и разговоры не то что о диктатуре, но даже о третьем сроке вызывали у него изжогу. Проблема состоит в том, что вся остальная страна, похоже, искала только подходящий повод, чтобы отложить выборы нового национального лидера на неопределенное время. И я эту страну понимаю: во–первых, от добра — добра не ищут, во–вторых, еще одну тотальную встряску с переделом собственности государство может и не пережить, в-третьих, абсурдно в сложной стратегической ситуации тратить силы на то, чтобы поставить на управленческую позицию другую — и как правило худшую — фигуру.

Заметим, что эту же самую проблему (правда, в несколько иных граничных условиях) решают за океаном. Президент Буш–младший умом не блещет, и политика его представляет собой череду провалов и катастроф, но к этим катастрофам американские элиты уже как–то притерпелись и даже научились извлекать из них финансовую выгоду. Новый же президент наверняка сменит стратегические императивы, может быть, даже государственный курс — и последствия этого невозможно предвидеть. В известном смысле, перед американцами «проблема 2008» стоит даже более остро, чем перед нами: мы не хотим менять «хорошего» президента, они не готовы даже к тому, чтобы сменить незадачливого лидера, ведущего страну в пропасть.