Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Нам противостоят именитые противники, чей союз, правда, может показаться неожиданным: Джерри Фодор, Хилари Патнэм, Джон Сёрль, Сол Крипке, Тайлер Бёрдж и Фред Дрецке, – каждый из них по-своему противостоит как эволюционной теории смысла, так и идее искусственного интеллекта. Все эти шесть философов возражали против искусственного интеллекта, но Фодор с особенной прямотой ниспровергал эволюционную теорию смысла. Его филиппики против каждого натуралиста со времен Дьюи737 зачастую довольно забавны. Например, высмеивая мои взгляды, он говорит: «Плюшевые мишки искусственны, как и настоящие медведи. Одних набиваем мы, других – Мать-Природа. Философия полна сюрпризов»738.

Согласно Шалтаю Болтаю, мы сами наделяем слова смыслом – но откуда мы его берем? Фодор и другие перечисленные выше философы озабочены тем, чтобы противопоставить настоящее значение и его суррогат, «сущностную» или «изначальную» интенциональность и интенциональность производную. Что ж, пусть Фодор стремится высмеять идею организмов как артефактов, ибо это позволяет нам занять позицию, с которой основной недостаток его воззрений, от которого несвободны и воззрения остальных пяти его соратников, можно будет выявить в ходе мысленного эксперимента739.

Представьте автомат, продающий прохладительные напитки, разработанный и изготовленный в Соединенных Штатах, и снабженный стандартным датчиком, принимающим и отвергающим американские четвертаки. Назовем этот прибор «четвертачником». Когда в него кидают четвертак, тот обычно переходит в состояние – скажем, состояние Q, которое «означает» (обратите внимание на кавычки): «Сейчас я воспринимаю/принимаю подлинный американский четвертак». Такие приборы достаточно «хитроумны» и «изощренны». (Еще кавычки; мысленный эксперимент начинается с предположения, что такого рода интенциональность не является настоящей, и демонстрирует, к каким затруднениям такое предположение приводит.) Однако приборы эти вряд ли защищены от ошибок. Если говорить, не прибегая к метафорам, то иногда они переходят в состояние Q, когда в них засовывают пластиковый жетон или иной посторонний предмет, а иногда отвергают совершенно настоящие четвертаки – не переходят в состояние Q, хотя ситуация того требует. Несомненно, можно проследить закономерности, в соответствии с которыми совершаются эти «ошибки восприятия». Без сомнения, по крайней мере некоторые из случаев «ошибочной идентификации» могли бы быть предсказаны тем, кто обладает достаточными знаниями о соответствующих законах физики и параметрах конструкции прибора. Иными словами, из законов физики следует, что объекты вида K переведут прибор в состояние Q с тем же успехом, что и четвертаки. Объекты вида K будут хорошими «фальшивками», неизменно «обманывающими» датчик.

Если объекты вида K станут более распространенными в обычном окружении датчиков, следует предположить, что их владельцы и разработчики изобретут более сложные и чувствительные датчики, способные эффективно отличать подлинные американские четвертаки от подделок вида K. Разумеется, в этом случае могут появиться более изощренные фальшивки, и датчики придется делать еще более чувствительными. В какой-то момент такая «гонка вооружений» станет экономически невыгодной, ибо абсолютно надежных механизмов не существует. Тем временем инженеры и обыватели мудро удовольствуются стандартными, элементарными приборами, ибо защищаться от угроз, которыми можно пренебречь, нерационально.

Единственное, что делает прибор скорее детектором четвертаков, чем детектором фальшивок или детектором-четвертаков-или-фальшивок, – окружающая среда, формируемая общими устремлениями разработчиков, производителей и владельцев артефактов, – то есть тех, кто ими пользуется. Лишь в контексте этих пользователей и их намерений мы можем назвать некоторые примеры состояния Q «достоверными», а другие – «ошибочными». Собственно, лишь в контексте этих намерений мы можем с полным основанием называть этот прибор «четвертачником».