Опасная игра

Дверь во двор была заперта, но открыв шпингалеты окна с видом на забор и собачью будку, Еремеев распахнул раму в темень августовской ночи. Пес-кавказец, столь славно похожий на Дельфа, резво подбирался к нему, скаля клыки с мужской мизинец. Пока что он рычал, готовый вот-вот разразиться злобным лаем. Зарычал и Еремеев тем самым беспощадно уверенным вожачьим рыком, от которого Дельф всегда отворачивал голову, подставляя покорно шею, уязвимую яремную вену. Этот же кормленный человечиной зверь ничего подставлять не стал, лишь остановился, недоуменно наклоня круглоухую башку с волчьим раскосом. Не сбавляя грозного тона, Еремеев медленно двинулся вперед. Пес попятился, потом залег, как это делают кавказцы-волкодавы при приближении врага. У него была роскошная дистанция для боевого прыжка. Один мах — и странный голый человек сбит, опрокинут, придавлен, растерзан… Сзади закричали, кто-то бежал к ним, пес обернулся, и Еремеев швырнул в него скомканный комбинезон. С яростным всхрапом зверь вцепился в одежду, и в ту же секунду на всех четырех углах ограды вспыхнули ртутные лампионы. Но именно это и помогло рассчитать прыжок — на крышу будки, с нее на гребень забора, по счастью, не затянутый колючей проволокой. Переваливая на ту сторону высокого глухого щита, он успел заметить, как из коттеджа выскочил парень в камуфляжке с автоматом в одной руке и с поводком бультерьера в другой.

Продравшись сквозь кусты, Еремеев выбежал на манящую спасительной темнотой опушку. Свет мощной лампы позволял бежать осмотрительно, ни на что не натыкаясь, ни обо что не спотыкаясь. Но дальше началась сущая пытка. Бег в захламленном лесу в безлунную ночь не оставлял надежд на спасение. Еремеев резанул подошву об осколок стекла, и теперь за ним оставалась кровавая дорожка, по которой не то что бультерьер, но и его вожатый с фонарем в руке мог идти точно по следу. Это конец.

Еремеев задыхался — давно не бегал. «Боже праведный — спаси! Пошли речушку, ручеек, болотце!.. Прости за несуразность просьб моих. Но через пять минут меня догонят и я уже никогда Тебя ничем не озабочу…»

Вместо речушки Бог послал ему новый забор — из колючей проволоки. Еремеев приподнял не слишком туго натянутую нижнюю плеть и, ободрав лопатки, пролез невесть куда. Главное — не было леса. Впереди, далеко-далеко — не добежать, переблескивали огоньки не то жилья, не то стройки. Прихрамывая, он все же двинулся на них.

— Стой! Стрелять буду!

Душу холодом обожгло — обошли, загнали…

Лязгнул затвор автомата. Справа шагах в сорока вырос силуэт солдата в каске. Часовой!

Еремеев ринулся к нему с радостным воплем:

— Стреляй, родной, стреляй! Только спаси!.. — Он сам уже не понимал, что кричит.

— Стой, говорю! Псих ненормальный…

Только тут часовой разобрал, что нарушитель границы поста совершенно голый. Это придало ему уверенности.

— Давай назад… А то стрельну!

— Ты, браток, залегай! Сейчас стрелять будут, только с той стороны и в меня.

В рединах лесной опушки мелькал пятнистый свет фонарей. Совсем рядом, уже у самой проволоки.

— Слышь, друг, поднимай караул в ружье! — торопливо убеждал он часового. — Пальни вверх!

— Я щас пальну и не вверх… Марш с объекта!

В траве что-то стремительно прошуршало, мелькнула острая морда свинокрыса, и Еремеев взвыл от боли: в лодыжку впились острые зубы. Солдат полоснул короткой очередью по бультерьеру. Хватка ослабла, но челюсти мертвого пса пришлось разжимать руками. Еремеев скорчился и прилег почти у самых сапог часового. Под проволоку лезли двое. Их силуэты уже хорошо различались в предрассветном сумраке.

— Стой! Стрелять буду! — гаркнул и на них боец.

— Не гавкай, молодой! А то псиной завоняешь… Тут псих с дурдома сбежал. Давай его сюда.

— Марш с объекта! Стрелять буду!

— Это ты зря… Мы ж с милиции. Психа ловим. Голяком сбежал. Его собачка наша задержала. А ты песика прибил… Нехорошо.

— Не приближаться! Стрелять буду на поражение!

— Я и сам пальнуть могу. Вишь какая игрушка… Сдай нам психа и лады!

Часовой залег, выставив автомат. Это был мальчишка лет девятнадцати… Длинная очередь разорвала редеющую ночь. Горячие гильзы брызнули в Еремеева. Он сжался в ожидании ответной пальбы.

— Дундук хлебаный в гроб! — нещадно матерясь, преследователи в камуфляжках полезли под проволоку. К посту бежал караул…

«Господи, хоть где-то служба правится…» — умильно подумал Еремеев, прислушиваясь к гулкому топоту.

— Воронков, чо случилось? — спросил запыхавшийся сержант.

— На объект лезли. С автоматом. И этот вот, — ткнул он стволом в Еремеева, — голяком пробрался.

— Кто такой? — Краснощекий сержант с артиллерийскими эмблемами на углах воротника осветил нарушителя.

— Капитан милиции… Следователь… Уходил от бандитов, — морщась от боли в порезанной и прокушенной ноге объяснил Еремеев. Если бы не кровь на расцарапанных плечах, спине и ноге, сержант не удержался бы от улыбки.

— От вас в город можно позвонить?

— Нет. Только дежурному по части.

— Доложи ему.

Они пришли в кунг,^[17] служивший караульной. Сержант поднял трубку полевого аппарата, крутанул ручку магнето.