Опасная профессия

Я познакомился с Копелевым в 1962 году, в связи с хождением моей рукописи «Биологическая наука и культ личности». В том же году и по той же причине я познакомился и с Лидией Корнеевной Чуковской. Рой знал Копелева с 1964 года и регулярно с ним встречался. Лев Зиновьевич, в отличие от Чуковской, был очень общительным человеком. Копелева и Чуковскую объединяла в основном дружба с Солженицыным. Активной правозащитной деятельностью, за пределами литературных кругов, они не занимались. С Сахаровым Чуковская и Копелев познакомились лишь осенью 1973 года, когда против академика началась газетная кампания. После моего отъезда в Лондон у нас продолжалась переписка, письма от Копелева приходили из ФРГ, а от Чуковской – обычной почтой, но как заказные.

Письмо от моих друзей на шести страницах оказалось необычным во многих отношениях. Вместо прежнего «Дорогой» они писали «Многоуважаемый». Письмо было ответом на то, что, как пишут его авторы, они прочитали в тексте моей речи перед сенатом США 8 октября. Однако из письма было видно, что подлинного текста моего выступления в одном из комитетов сената они не видели и действительно полагали, что я выступал с речью перед всеми сенаторами. Оскорбившие меня фразы: Медведев оказался «пособником гонителей Сахарова» и «разрушает надежды нашей интеллигенции», «Сегодня Вы помогаете не жертвам, а палачам» – в письме присутствовали. Были и высокопарные фразы о Сахарове: «один из величайших людей, когда-либо рожденных Россией», «в политическом споре с Сахаровым нельзя забывать о нравственном величии оппонента» – совершенно ненужные в частном письме, тем более что я знал Сахарова намного дольше и вел с ним переписку до осени 1973 года.

«Мы написали это письмо непосредственно Вам и только Вам – и покажем его лишь немногим из своих близких друзей… Нам было бы больно, если бы Ваши новые выступления вынудили и нас выступить против Жореса Медведева открыто». Последняя фраза была совершенно неприемлемой угрозой и делала продолжение дружеских отношений невозможным. Это тем более относилось и к их рекомендации: «Ваш разум и Ваша совесть помогут Вам с достоинством исправить ошибки, совершенные Вами в запальчивости или из-за отсутствия сведений».

Для частного письма такая декларативность была излишней.

Письмо, судя по стилю, было написано Чуковской, но не без внешнего влияния, и отпечатано на ее пишущей машинке. Лев Копелев его подписал и отправил. Я ответил обычной почтой, в умеренно резкой форме, отметив, что их якобы конфиденциальное письмо уже передавалось, и на английском и на русском, западными радиостанциями 7 ноября. Изложение «Открытого письма», «переданного в Москве западным корреспондентам», было опубликовано 7 ноября и в газетах, в частности в лондонской The Guardian под заголовком «Nobel award Discouraged by Medvedev» («Нобелевскую премию не поддерживает Медведев»). Каким образом частное письмо стало «открытым», я выяснить не смог. Я подчеркиваю, что реального текста моего выступления в комитете Фулбрайта они явно не читали. О Сахарове я нигде, ни в Осло, ни в Вашингтоне, не говорил и проблемы Нобелевской премии не обсуждал. Но это не значит, что я одобряю сахаровское «Письмо конгрессу» и другие его заявления по поводу разрядки и поправки Джексона.

В накопившейся в институте почте было и конфиденциальное письмо от Роя, датированное 25 октября и с австрийской маркой. Это указывало на то, что Рою помог его отправить дипломатической почтой Питер Оснос (Peter Osnos), московский корреспондент газеты Washington Post, сменивший в середине 1974 года Роберта Кайзера. Рой отвечал на мою открытку из Вашингтона, отправленную 9 октября:

«Л. З. и Л. К. послали тебе частное письмо по поводу доклада в Конгрессе. Мне они дали прочесть это письмо, я считаю, что оно неприемлемо ни по форме, ни по содержанию. Это истерическое дамское письмо вполне в духе жены Сахарова, из разговоров с которой и почерпнуты, вероятно, его основные идеи. Я сказал все это Л. З. (Л. К. я вообще не знаю и никогда не встречал). От Л. З. я не ожидал подобных писем».