Опасная профессия

Раиса Львовна окончила Ленинградский университет в 1935 году, специализируясь на кафедре генетики и экспериментальной зоологии. Там же она защитила кандидатскую диссертацию, а потом работала доцентом кафедры зоологии Ленинградского педагогического института. В 1948 году была уволена как морганист-менделист и смогла снова начать работу как генетик лишь в 1954-м. После организации в Новосибирске нового Научного центра АН СССР и создания в нем Института цитологии и генетики Раиса Львовна возглавила в нем лабораторию генетики популяций и получила ученую степень доктора биологических наук и звание профессора Новосибирского университета. Именно там я с ней познакомился в 1962 году, когда приезжал в новосибирский Академгородок узнать о возможности устроиться на работу. В 1966 году Раиса Львовна включилась в правозащитную деятельность и подписывала коллективные письма ученых в защиту Иосифа Бродского, Андрея Синявского, Юлия Даниэля, А. И. Гинзбурга и других. Политический климат в Академгородке был относительно либеральным. Усиление репрессивных мер в СССР в 1968 году в связи с событиями в Чехословакии привело к неизбежному увольнению Р. Л. Берг на пенсию, тем более что в Советском Союзе пенсионный возраст у женщин начинался с 55 лет. Она вернулась в Ленинград и до 1974 года трудилась на разных временных должностях. Раиса Львовна была исключительно одаренной женщиной, художницей, поэтом, очеркистом и лектором. Она владела немецким, французским и английским языками. Я с ней снова встретился в декабре 1967 года в Ленинграде на конференции, посвященной восьмидесятилетию со дня рождения Н. И. Вавилова. Она хорошо знала Николая Ивановича и выступала на конференции с воспоминаниями о великом ученом. В 1968 и в 1969 годах Берг приезжала в Обнинск, встречалась с Тимофеевым-Ресовским и читала мою рукопись «Международное сотрудничество ученых» у нас в квартире.

Моих советов Раиса Львовна не послушалась, и следующее письмо я получил от нее уже из Вены. Она, как и многие другие эмигранты, отказалась лететь оттуда в Израиль и теперь ждала переезда в Италию, в лагерь перемещенных лиц в Остии. Я посоветовал ей найти в Италии ученика Тимофеева-Ресовского профессора Адриано Буццати-Траверзо, популяционного генетика и в недавнем прошлом одного из заместителей генерального директора ЮНЕСКО, с которым я познакомился в 1973 году (см. главу 19). В январе 1975 года от Раисы Львовны пришло письмо уже из Италии, в ответном письме я сообщил ей адрес Буццати-Траверзо в Неаполе и вложил в конверт рекомендательное письмо на английском на бланке отдела генетики нашего института. Ответ от Р. Л. Берг от 18 февраля был более оптимистичен, чем прежние письма:

«Дорогой Жорес Александрович… Большое спасибо за хлопоты. Я встретилась с Буццати-Траверзо. Очень он замечательный, очень многое понимает, смотрит на мир с грустью, но без отчаяния, не считает положение безнадежным, как и я. Настроение у меня от встречи с ним немного улучшилось, а то я совсем было приуныла – получила письма от Корсона, Ауэрбах и Дельбрюка с полнейшим “поворотом от ворот” – ничего нет, и не просите.

Буццати все мгновенно понял про Грина, Лернера и Добжанского с их неодолимым желанием ласкать Беляева во имя посещения Москвы в 1978 году, когда будет конгресс. Сейчас Буццати разрабатывает план устройства меня в Штатах. Сам он нигде не работает, богат на мой масштаб ужасно, сотрудничает с ЮНЕСКО и пишет…»

Дмитрий Константинович Беляев, упоминаемый в письме, – академик и директор института в Новосибирске, где работала Берг. После смерти Б. Л. Астаурова Беляев был избран президентом Всесоюзного общества генетиков и селекционеров, и ему предстояла организация Международного генетического конгресса в Москве в 1978 году. Однако замечания Берг о западных ученых, отказавшихся якобы ей помочь, несправедливы. Шарлота Ауэрбах, британский генетик, была давно на пенсии, ей исполнилось 76 лет, Дельбрюк занимался вирусами и бактериофагами. Добжанский и Лернер были тяжело больны и на Генетический конгресс в Москву не собирались. Они до него и не дожили.