Опасная профессия

Первый день, 7 ноября, который я провел в этой знаменитой лаборатории, был связан с геронтологией. В биологическом отделе лаборатории уже несколько лет существовала группа, исследующая молекулярные механизмы старения, руководителем которой был Джералд Хирш (Gerald P. Hirsch), с ней мне и предстояло провести семинар. Хирш привез меня в лабораторию около десяти часов утра. Каких-либо явных признаков строгой, а тем более военнизированной охраны атомного центра не было заметно. Никакого высокого двойного забора из колючей проволоки, окружавшего подобные центры в Обнинске, я не увидел. Проверка автомобилей по пропускам проводилась при въезде на территорию. На проходной, расположенной за огромной парковкой, всех на входе и выходе проверяли прежде всего на радиоактивность с помощью экранов, возможно сцинтилляционных, размером в рост человека. Проверка на радиоактивность осуществлялась и при входе в каждое здание. Мой пропуск с фотографией был готов, он вешался на грудь, и на нем крупными буквами было написано: «VISITOR», что означало «гость». В лаборатории работало несколько тысяч сотрудников, и она занимала обширную территорию с множеством зданий. Но общая экскурсия для меня здесь не предусматривалась.

Во время ланча я познакомился с директором отдела экологии Стэнли Ауэрбахом и его коллегами Трабалкой (I. R. Trabalka) и Эйманом (L. D. Eyman), с которыми мне предстояли дискуссии в следующие два дня. В 14 часов 8 ноября намечалась общая лекция об Уральской ядерной катастрофе, а вечером 8-го и весь день 9 ноября – дискуссии лишь в отделе экологии, размещавшемся в отдельном корпусе и имевшем около пятидесяти сотрудников.

С. Ауэрбах, основоположник радиоэкологии как самостоятельной отрасли науки, был, конечно, главным авторитетом, который мог определить, каким будет отношение к обсуждаемой проблеме не только в США, но и в других странах. Все атомщики, с которыми мне приходилось спорить с конца прошлого года, были либо администраторами, либо физиками. Им прежде всего хотелось верить, что никакой Уральской катастрофы вообще не было, так как если бы она действительно имела место, то они наверняка должны были хоть что-то об этом слышать. Факт такой крупной аварии, попадавшей по своему масштабу в неизвестный ранее разряд катастроф, менял историю атомной промышленности, военной и энергетической. Признав его, пришлось бы менять составленный МАГАТЭ официальный список реакторных аварий, крупнейшей из которых считалась авария, произошедшая в Уиндскейле в 1957 году, в результате которой пострадало на три месяца лишь производство молока в небольшом районе Англии. Кроме того, следовало пересмотреть некоторые технологии хранения жидких радиоактивных отходов. Каждая страна, являющаяся членом МАГАТЭ, была обязана докладывать этому агентству обо всех авариях. Советский Союз в 1957 году от этого правила уклонился.

Мой доклад 8 ноября прошел в большой лекционной аудитории. Присутствовало не менее 600–700 человек, тема оказалась интересной для всех, а для многих, судя по вопросам, весьма неожиданной. Жорес Медведев был в радиоэкологии, да и вообще во всех атомных областях науки человеком неизвестным. Но присутствовавшие в аудитории специалисты знали о советских исследованиях в этой области еще меньше меня. И теперь им приходилось об этом сожалеть. Я начал лекцию с истории моей работы на кафедре агрохимии ТСХА и с отъезда на Урал в 1958 году трех моих студенческих друзей и профессора В. М. Клечковского. Друзья исчезли затем на много лет. Я встретил одного из них, Евгения Федорова, лишь на похоронах Клечковского, умершего в 1972 году. Затем я перешел к загрязненным радиоактивными изотопами озерам, рыбам, птицам, млекопитающим, деревьям и насекомым. Муравьи могли жить и в очень сильно загрязненных местах, в которых погибали лесные мыши. При загрязнении почв до уровня в 2 кюри на квадратный метр выживали лишь хлореллы – одноклеточные почвенные водоросли, размножавшиеся делением без полового цикла. Все эти данные я иллюстрировал таблицами и графиками из уже опубликованных в советских академических журналах статей. Как я и ожидал, наибольшее впечатление произвели показанные на экране копии документов ЦРУ, полные пустых или зачерненных страниц. Доклад продолжался полтора часа. Когда я закончил традиционным «спасибо за внимание», раздались дружные аплодисменты. Это было неожиданно. В студенческих аудиториях овации иногда случались, но в профессиональных никогда. Эксперты Ок-Риджа понимали, что сами могли прочитать все оригиналы документов ЦРУ давно и полностью. «Почему они нам не показали?» – восклицал в недоумении Ауэрбах. Но это был вопрос не ко мне.