Опасная профессия

В Сан-Франциско Трифонов находился по приглашению кафедры славянских языков Калифорнийского университета. Его пригласили на три месяца для серии семинаров и индивидуальных бесед со студентами и аспирантами, изучающими русский язык и русскую литературу, в нескольких кампусах: в Сан-Франциско, Беркли, Дэвисе и Санта-Барбаре. Юрий Валентинович мог вести семинары на русском, так как владел лишь немецким. Его почти везде сопровождал студент, изучавший русский язык. Мы договорились встретиться в субботу, походить по городу и поговорить обо всем. Я улетал в воскресенье в Нью-Йорк, Трифонов возвращался в Москву через три недели.

На следующий день мы неторопливо ходили по центральным улицам. Здесь тоже был свой Бродвей. У одной из больших витрин Юрий Валентинович внезапно остановился. За витринным стеклом были выставлены картины с какими-то явно советскими модернистскими сюжетами. Это, как оказалось, был салон, выставка-продажа современного искусства, в основном советского авангарда. Мы вошли внутрь. В нескольких залах было выставлено, наверное, больше ста разного размера полотен. Некоторые оказались знакомы Юрию Валентиновичу. «Эту картину я видел на выставке в Манеже», – удивился он, показывая на большое полотно. Я понял, что он имел в виду выставку художников-авангардистов в Манеже, которую 1 декабря 1962 года посетили Хрущев и Суслов. Абстрактное искусство привело тогда Хрущева в неописуемый гнев. «Прекратить это безобразие! Что это такое!» – кричал Хрущев, используя, судя по рассказам, и более крепкие выражения. В самиздате впоследствии появился довольно резкий диалог между Хрущевым и скульптором Эрнстом Неизвестным.

Это событие имело исторические последствия не только для советской живописи. Гонения на все формы модернизма и авангарда начались и в других областях искусства. За пятнадцать лет, прошедшие с тех пор, немало художников-авангардистов и скульпторов уехало из СССР. Их эмиграции обычно не препятствовали. Возле одной небольшой картины с ярким, но непонятным мне сюжетом Трифонов остановился. «Михаил Шемякин, – прочитал он. – Я бы ее повесил в своей квартире. Сколько она может стоить?» – обратился он ко мне. Я попросил у сотрудника салона каталог. Мы нашли в нем и привлекшую внимание Трифонова картину. Название ее я забыл, а цену запомнил – 75 тысяч долларов. Несколько других полотен, перечисленных в каталоге, стоили еще дороже.

Лев Наумович Ланда в Нью-Йорке

В воскресенье вечером мне предстояла в Нью-Йорке встреча со студенческими друзьями Роя – Львом Наумовичем Ландой, профессором педагогики, и его женой Мусей Неймарк, доктором педагогических наук. Они сравнительно недавно приехали в США, проведя после эмиграции из СССР почти год в Италии, Голландии и ФРГ. Я раньше Льва Наумовича не знал, но по просьбе Роя занимался его делами уже почти два года, стараясь объяснить и им и Рою, что та сфера педагогической науки, в которой Лев Ланда считал себя основоположником (впоследствии она получила название «ландаматика»), не сможет найти применения в американской средней школе, где обучение детей было значительно хуже европейских стандартов. Существование особой Академии педагогических наук и научных степеней по педагогическим наукам было частью именно советской системы среднего образования, которое строилось не на исторических традициях, хотя они тоже присутствовали, а на основе идеологии под видом особой науки. Я сомневался, что открытия Ланды в детской психологии известны в США. В Советском Союзе у Льва Ланды уже была репутация корифея, ученого с мировым именем, и его довольно большая книга «Алгоритмизация в обучении», изданная в Москве в 1966 году, объясняла, каким образом можно улучшить мыслительные процессы у школьников и ускорить весь процесс обучения.