Опасная профессия

Шапиро собирал не музейные оригиналы, они не продавались и не вошли в каталоги галерей, а подписанные авторами копии или эскизы среднего размера. После смерти Сталина сами художники, нередко талантливые и заслуженные, стремились поскорей избавиться от ими же созданных полотен и эскизов и могли продавать их недорого, особенно за доллары. Я не сомневаюсь, что Шапиро все оформлял легально и на каждый экспонат имелся документ. Продав недавно несколько картин на аукционе, он смог купить дом для своей дочери. Эти картины ценились как исторические памятники ушедшей эпохи. Во многих был очевиден и талант мастеров. Большинство диктаторов и императоров, даже очень долговечных, как объяснил мне Шапиро, не смогли создать культ личности со столь значительным отражением в изобразительном искусстве. Все основные музеи мира хотят иметь оригинальные образцы живописи сталинской эпохи как завершение эры Русской революции, датируемой историками живописи с 1905 года. Музеи должны правдиво отражать историю. «Зайдите в Метрополитен-музей в Нью-Йорке, там есть три картины из моей коллекции. Они были слишком велики для этой квартиры», – сказал Шапиро. На вечерний обед нас снова пригласила Раиса Львовна.

В Метрополитен-музее на Пятой авеню в Нью-Йорке я действительно увидел вскоре портрет Сталина. Имя художника не запомнил. Но это не был образец Сталинианы. Вряд ли из коллекции Шапиро. Мрачный, подозрительный взгляд уже старого диктатора был обращен на посетителей музея через приоткрытую занавеску заднего стекла большого автомобиля, проезжавшего по Арбату.

Конференция по геронтологии в Сан-Франциско

Ежегодная конференция Американского геронтологического общества открывалась вечером 18 ноября в конференц-зале отеля «Хилтон» в центре города. В этом четырехзвездочном отеле разместились и все участники конференции, им предлагались номера за треть обычной стоимости. Почти сорокаэтажное здание гостиницы было отлично приспособлено для национальных и международных съездов и собраний, а сниженную плату за номера компенсировали аренда множества залов для заседаний и ресторанный сервис. Главный ресторан располагался наверху, с окнами во всю стену, дававшими широкий обзор порта, бухты и Тихого океана.

Во время первого визита в Сан-Франциско в мае 1974 года (см. главу 25) мою программу здесь определяли Майкл Лернер и Леонард Хейфлик, старые друзья, оказавшие большое влияние на мою судьбу еще в период жизни и работы в Советском Союзе. Майкл умер от рака в июне 1977 года, а Леонард, как я писал ранее (см. главу 33), потерял работу заведующего кафедрой в Стэнфордском университете из-за конфликта с департаментом здравоохранения в Вашингтоне по поводу прав собственности на созданную им особую линию культуры фибробластов, получившую широкое распространение в вирусологии и геронтологии. Несколько месяцев Хейфлик не имел работы и содержал семью за счет фонда, собиравшего средства по подписке среди членов Американского геронтологического общества. Его проблемы еще не были решены. Он писал мне в Лондон в ответ на мое сообщение о возможной встрече в Калифорнии в ноябре:

«Как Вы знаете, я в настоящее время занимаю должность старшего биолога по клеточным исследованиям в детской больнице в Окленде. Однако моя зарплата и исследовательский грант ожидаются лишь в декабре и лишь в том случае, если грант будет одобрен. Если все будет в порядке, то мы переедем в Беркли или в Окленд в следующем году… Я еще не знаю, когда мой иск к департаменту пойдет в суд… наверняка не раньше чем через год. Затем та или иная потерпевшая сторона имеет право апелляции в Верховный суд. Это добавит еще два года…»

На заседании Геронтологического общества комитет по защите Леонарда Хейфлика, созданный в 1976 году и возглавляемый Бернардом Стрелером, планировал обсудить все эти проблемы.

С Хейфликом и Стрелером я встречался перед открытием конференции. Положение Леонарда оставалось очень трудным, так как семья перебивалась лишь его гонорарами за лекции и консультации по биотехнологии. Долги по кредитам в банке продолжали расти.