Опасная профессия

– Если ты попытаешься вспомнить, боль затопит тебя, страх скует тебя, не поддавайся соблазну вспомнить, боль, только боль и страх тебя ждут, ничего другого, только боль и страх…

– Как же долго я ждал этой встречи! – рявкнул Вишневецкий, схватив за ворот куртки Доронина. Одним рывком втащил в номер и тотчас захлопнул дверь. Обернулся, Айдар успел только схватиться за кобуру – и тут же отлетел под ноги Сытенских. Семен взял пистолет, отсоединил магазин, передернул затвор. Патрон упал, негромко стукнувшись о паркет. – Гаденыш, сколько ж я мучился по твоей милости.

– Что это? – одними губами спросил Сытенских.

– Что? Убить пришел. Да, падаль? – он попытался с силой всадить в бок поднимающегося Доронина носок тяжелого ботинка на платформе. Да только Айдар ловко увернулся, перехватил ногу и, крутанув, отбросил Вишневецкого в сторону. Оба медленно поднялись.

– Конечно. Думаешь, я позволю тебе вспомнить и остаться безнаказанным?

– Ты меня никогда не оставлял, так ведь? Мозги крутил своими идеалами, наставлял на путь истинный. Интересно, что сейчас переменилось?

– Ничего. Я по-прежнему служу отечеству, и не из-за кнута или за пряник.

– А ничего, что родина поменялась? Или неважно, кому прислуживать.

Доронин потемнел лицом.

– Родина по-прежнему со мной. И я…

– Хватит, наслушался. Ты все время за мной приглядывал?

– Я потерял тебя, когда ты из города свалил. Хвала нашему знакомцу, он нашел, приспичило же журналисту выискивать виновных той резни. Да все виновны, все, будто неясно. Мы страну спасали! – и чуть отдышавшись, продолжил: – Неплохой блок я поставил, раз тебя столько допрашивали, а все без толку…

– А ты и рад-радешенек.

– Конечно, тогда я за тобой присматривал. Молодец, ничего не сказал. В отличие от некоторых других, поязыкастей.

– Были и другие?

– Конечно, – хмыкнул Доронин. – На одном тебе свет клином не сошелся, я многих курировал, что до, что после. А то жаждут крови, а как пустят – бегут прочь. Все самому поправлять приходится, а то они уже беспамятны и тем довольны.

– Теперь-то я вспомнил все.

– Значит, сейчас и закончим.

В ответ Семен бросился к Доронину, обхватив его, ударил коленом в солнечное сплетение. Айдар успел увернуться, саданув по ключице, вывернулся из стальных объятий, попытался опрокинуть оппонента, неудачно. Сытенских смотрел на них, распахнув глаза – он впервые видел подобную схватку, тем более, никак не ожидал такого от людей, представлявшихся ему совсем иначе. И теперь мучительно пытался понять, как ему лучше поступить сейчас.

Доронин перешел в наступление, двумя ударами загнал Вишневецкого в угол, опрокинул тумбочку, подвернувшуюся под ноги, своротил стол. Семен охнул и закрылся, поджидая удобного случая. А следующий удар заставил его захрипеть и скорчиться.

– Прекратите! Прекратите немедленно! – испугавшись, вскочил и вскрикнул журналист. Доронин обернулся – чем немедля воспользовался Вишневецкий.

Едва заметно пригнувшись, он метнулся в ноги Айдара, сбил того на пол. Доронин тяжело упал на ковер, Вишневецкий, не задумываясь, всадил ботинком тому в печенку. Еще один удар, Доронин закашлялся с хрипом. Сытенских, наконец, ожил, встал между добивающим и жертвой.

– Лучше не суйся, – хрипло произнес Семен.

– Не надо, прошу…

И больше ни слова. Тяжелый апперкот Вишневецкого отправил журналиста в угол. Семен деловито сел на грудь Доронина и принялся душить. Какое-то время тот еще дергался, но потом затих. Вишневецкий поднялся, подошел к журналисту. Сытенских дернулся прочь, но подавленный происшедшим, лишь слабо вскрикнул, когда собственный галстук захлестнул шею.

Закончив, Вишневецкий подошел к двери, выглянув ненадолго, вернулся и принялся собираться. Через два часа он уже выезжал из гостиницы. Вот только в город прописки не вернулся.

Трупы Доронина и Сытенских нашли только на следующее утро, в соседнем пустующем номере, когда пришло время готовить его для заселения.

Пока все дома

Кантемировская улица поражала своей апокалипсической пустотой. Ни машин, ни пешеходов, словно часы обратились вспять и показывали раннее новогоднее утро. Вот только на часах стрелки перевалили за два пополудни, а апрельский пушок свежей зелени на деревьях вызывал в памяти совсем другие ассоциации и навеивал иные мысли, впрочем, не больно-то веселые. Мусабаеву вспомнился апрель восемьдесят шестого, и это несмотря на то, что родился он в девяностом. Но было отчего равнять нынешний Питер и тогдашнюю Припять.