Опасная профессия: писатель

Вас еще прочтут,
еще познают,
в средней школе вас
еще пройдут,
и узнают, кто еще не знает,
чьей эпохи, что вы за продукт.

«Продукт» был произведен сталинской эпохой с патриотическим придыханием, с верой в светлое будущее и любовью к людям всей земли. Если надо отдать жизнь – пожалуйста, нет вопросов. Все «продукты» той эпохи были жертвенными. Таким был и Борис Слуцкий. «Он комиссаром был рожден…» – съязвил Наум Коржавин.

Борис Абрамович Слуцкий родился 7 мая 1919 года в Славянке Донецкой области, в семье служащего. Детство и юность будущего поэта прошли в Харькове. Позднее Слуцкий писал:

«Вообще Харьков был диван со своими удобствами. Там я мог залежаться окончательно. Жил бы дома, питался бы, как тогда говорили, с родителями, ходил бы на книжные развалы, прирабатывал в областных газетах и скорей всего в 1949 году разделил бы судьбу своих преуспешных товарищей, тогда космополитизированных.

В Харькове можно было почти не думать о хлебе насущном. В Москве «натура, нужда и враги» гнали меня, как Державина, на геликон. И загнали».

Чем увлекался Слуцкий? Конечно, литературой (любимый поэт Маяковский) и еще историей русской и французской революции, считал себя пламенным робеспьеристом.

Осенью 1937 года поступил в Московский юридический институт. «Из трех букв названия меня интересовала только первая, – признавался Слуцкий. – В Москву уехала девушка, которую я тайно любил весь девятый класс. Меня не слишком интересовало, чему учиться. Важно было жить в Москве, не слишком далеко от этой самой Н.»

Юриспруденция не очень волновала Слуцкого, его больше привлекал литературный кружок при институте, которым руководил Осип Брик. «На лекциях было скучно. На кружке было интересно». И еще: «Брику я стихов не показывал – стыдился». Но писал стихи молодой Слуцкий исправно.

Любопытный эпизод произошел в 1938 году. Судебный исполнитель пришел к студентам и сказал:

– Сегодня иду описывать имущество жулика. Выдает себя за писателя. Заключил договора со всеми киностудиями, а сценариев не пишет. Кто хочет пойти со мной?

– Как фамилия жулика? – спросил Слуцкий.

Исполнитель полез в портфель, покопался в бумажках и сказал:

– Бабель, Исаак Эммануилович.

«Мы вдвоем пошли описывать жулика… – пишет в воспоминаниях Слуцкий. – В квартире не было ни Бабеля, ни его жены. Дверь открыла домработница. Она же показывала нам имущество…»

Юриста из Слуцкого не вышло, и он в 1939 году по рекомендации Павла Антокольского поступил в Литературный институт. Занимался в семинаре Ильи Сельвинского, вместе с Глазковым, Коганом, Майоровым и другими молодыми дарованиями. Они учились высокой поэзии.

Грянула война. Осенью 1941 года 22-летний Борис Слуцкий уходит добровольцем в армию, где становится политработником. Прошел всю войну, закончил ее в Австрии и Румынии. Многое повидал, многое перечувствовал. «В пяти соседних странах / зарыты наши трупы»; «Вниз головой по гулкой мостовой / Вслед за собой война меня влачила / И выучила лишь себе самой, / А больше ничему не научила…» Слуцкий живописал не пафосную сторону войны, а реалистическую и жестокую: «– Отпирай! Отворяй! Отмыкай! Вынимай!..» и печальное признание: «И мрамор лейтенантов – / Фанерный монумент». И победители, и побежденные – все жертвы войны.

На войну Слуцкий ушел верующим человеком, не в религиозном смысле, а в социальном. Эдакий боец за идеи. Почти слепым, идущим за вождями-поводырями. Прозрение пришло позднее:

Вожди из детства моего!
О каждом песню мы учили,
пока их не разоблачили,
велев не помнить ничего.
Забыть мотив, забыть слова,
Чтоб не болела голова…

И в другом стихотворении с едким сарказмом:

Мы были опытным полем. Мы росли, как могли
Старались. Не подводили мичуриных социальных.
А те, кто не собирались высовываться из земли,
Те шли по линии органов особых и специальных.

В 1946 году Слуцкий демобилизовался по болезни (инвалид второй группы) в звании гвардии майора, награжденным несколькими орденами и медалями. Со старой фотографии он выглядит бравым стройным тонколицым красавцем. Вполне благополучным и удачливым. Однако какая удача! Слуцкий долго лежал в госпиталях, а потом долго не мог найти работы.

Когда мы вернулись с войны,
Я понял, что мы никому не нужны…
Захлебываясь от ностальгии,
от несовершенной вины,
я понял: иные, другие,
совсем не такие нужны.